Побег из Фестунг Бреслау - [98]

— Вы — хороший человек, — повторил Штехер. — Мне бы не хотелось, чтобы с вами произошло что-нибудь.

— Вы имеете в виду нечто конкретное?

Штехер негромко причмокнул. Он был на полторы головы выше капитана, и со стороны их разговор должен был выглядеть гротескно, поскольку он буквально нависал над собеседником.

— Вам известно, что такое пуленепробиваемый жилет?

— Естественно. Даже Кирхофф прислал мне один вместе с другими американскими штучками.

— Тогда наденьте его, когда придется выбраться в какой-нибудь опасный район.

Шильке рассмеялся, потому что в последнее время частенько бывал в опасных районах.

— А если меня ранят в другую часть тела?

Штехер ответил коротко:

— Другие части тела поручите опеке Всемогущего Господа. А жилетом защищайте спину.

Шильке прикрыл глаза. Он чувствовал, что беседу следовало бы потянуть, но с другой стороны, у него сложилось впечатление, что ничего нового узнать не удастся.

— Дайте мне, пожалуйста, свой номер полевой почты, — попросил Штехер.

— Что, вышлете мне открытку из солнечной Испании?

Он вынул шариковую авторучку, блокнот и написал на листочке пять цифр.

— Нет, когда я увижу, что в Баварии меня не ожидает взвод эсэсовцев и когда уже буду в безопасности, я отошлю вам письмо.

— С поздравлениями?

— В письме будет всего одно предложение.

— А вы не можете сказать его сейчас?

— Знаете ли… осторожность никогда не помешает.

— Понятно. Но всего лишь одно предложение?

— Даже не так. То будет один-единственный вопрос, который я хочу вам задать.

Они стали возвращаться. Самолет был практически загружен и мог улететь в любой момент, никого не ожидая.

Несколькими днями позднее, когда Шильке приходил в себя после последней операции, все это выцвело и утратило важность. А здесь, среди цветов, на шезлонге, выставленном в пахучем саду, казалось вообще не имеющим значения.

«Один-единственный вопрос».

Легкий павильон из светлого дерева еще перед войной был поставлен в полосе зелени между валами, защищающими от наводнений, и Корсоаллее. Рядом располагался достаточно большой винный погреб, сейчас похожий на поросший небольшими деревьями холмик. Понятное дело, что ни вина, ни владельца летнего ресторанчика уже не было. По сторонам тянулась пустошь, зародыш чего-то, что впоследствии могло бы стать парком, местом воскресного отдыха для целых семей, но по причине войны так и не появилось. Виллы по другой стороне улицы опустели, жизнью пульсировал лишь большой госпиталь, в который свозили раненых, и церковь с монастырем — сейчас место пребывания выздоравливающих. По округе шастали лишь немногочисленные солдаты вермахта, легко раненые или находящиеся в увольнительных. Но, если не считать организации групповых путешествий за спиртным и индивидуальных — с целью добычи гражданской одежды, все эти увольнительные пропадали напрасно. Никто, обладающий здравым смыслом, не рисковал выбираться в центр под огонь «катюш» и орудий всяческого калибра. Здесь же, на сонном Видавском фронте, даже настоящих бомбардировщиков не было. Иногда появлялся какой-нибудь По-2, смешной биплан из фанеры и полотна, который, стрекоча допотопным моторчиком, сбрасывал маленькие бомбочки на полевые кухни, на мастерские, в которых механики пытались вдохнуть псевдо-жизнь в архаические грузовики, и на другие стратегически важные «военные объекты».

Ходили легенды, что двум солдатам даже удалось сбить такой самолет из своих обычных уставных винтовок, которые они бесполезно таскали на спинах. За свой подвиг они получили по Железному Кресту и сделались божищами для пацанов из Гитлерюгенд, которые и составляли живую силу этого скучного фронта.

Холмс, развалившись в деревянном складном лежаке, поднял со лба край соломенной шляпы, которую он свистнул в брошенном магазине для рыболовов по другой стороне Розенталер Брюке.

— Вот все время лазят и лазят, — буркнул он в адрес снующих солдат. — У них есть, что в рот сунуть, иногда даже выпить удается, никто в них не стреляет, а эти идиоты ожидают конца войны, потому что им, видите ли, плохо.

— Ну да, самое худшее еще перед ними, — согласился Шильке.

— Ты знаешь, я тут подслушал беседу парочки таких вечером. Они представляют, что после войны вернутся в свои деревушки, и если повезет, так прямо на забой свиньи по случаю чьей-то свадьбы. Точно, что с ума сошли.

— Точно. Свинью они точно увидят. В мундире НКВД и начищенных валенках[62].

— Эээ… если попадут на энкаведиста-надзирателя, так совсем паршиво даже не будет. Все-таки русский какому-то закону, но подчиняется. Пускай даже самому собачьему, но закону. Но вот когда попадут на немца, желающего выслужиться перед новыми властями, тогда им будет кисло.

— Наверное, ты прав.

— Способности человека к приспособлению в условиях лагеря обретают новое измерение.

Шильке вспомнились рапорты относительно ситуации в английских лагерях военнопленных, в которых содержали экипажи подводных лодок. Там царили другие умственные аберрации. Морякам явно не хватало войны, так что за колючей проволокой они создали для себя ее эрзац. То есть, в лагере существовало гестапо, абвер, крипо, организация Тодта[63]