Побег из Фестунг Бреслау - [116]

Пришлось прятаться в самом парке. У них не было даже одеял, но, к счастью, ночь была теплой.

— Интересно, и как долго мы сможем здесь выжить? — буркнул Шильке, когда Холмс разливал последний кофе из термоса.

— А черт его знает, сколько будет нужно.

— Зная этих фанатиков из НСДАП, это может занять и целый год.

— Без поставок с воздуха? Даже месяц не выдержат. Гораздо сильнее меня беспокоят те офицерские сволочи, имеющие море крови на совести, которые, чтобы продлить свою жизнь хотя бы на несколько дней, станут призывать к сопротивлению.

— Все и так зависит от коменданта. А Нихоф — это фанатик и служака.

— А какой службе он сейчас подчиняется?

— Успокойся. Корабль идет на дно, но постоянно назначаются новые боцманы, капитаны и, что самое паршивое, желающих до сих пор хватает.

— Паранойя, — включился в беседу Ватсон. — А на генеральный штурм русских нечего и рассчитывать. Они предпочтут взять крепость голодом.

— Да ладно вам, — сказал на все это Холмс. — Днем пограбим какие-нибудь дома. И одеяла найдем, и пожрать.

— …и парочку гестаповцев, которые с охотой поиграют в палачей.

— Справимся. Лишь бы никто из наших не поддался панике.

Слова о боях до последнего оказались пророческими. На следующий день объявили о смерти Гитлера, но тут же представили список «новых капитанов» запаса, которые встали у руля тонущего Рейха. А желающих — и правда — хватало. Крепость гудела от слухов. По словам одних, Шорнер должен был выступить из Чехии и освободить Бреслау. По мнению других, собирались все силы для наступления с целью создать коридор, по которому даже гражданское население сможет выйти под опеку Группы Армий Центр. Приказы были самыми противоречивыми. Они призывали либо к концентрации неподалеку от южной линии фронта с целью принятия участия в проделывании коридора, то ли на оборот, необходимо было оставаться на местах, чтобы укреплять защитные позиции. Виновными в невыполнении приказов занимались полевые суды. И нужно было очень много счастья, чтобы угадать, за выполнение какого приказа могут повесить, а какого — нет. Гражданские пришли к выводу, что важен не сам приказ, а опция, к которой склоняется именно сейчас председатель трибунала, а точнее — какое у него с утра настроение.

Ходили слухи о Национальном Редуте в Баварии, о производимом там очередном чудесном оружии. О чудо, и находились идиоты, которые в это свято верили. Но большинство в большей степени заботил приказ Шорнера, говорящий о расстреле любого солдата, который очутился за линией фронта, и не требующий какого-либо судебного решения. Люди не знали: а вот трудовой фронт, это такой же фронт, как и военный? Все указывало на то, что так. В связи с чем разгорелись дискуссии относительно того — а какая смерть менее болезненная: через расстрел или через повешение. Про гильотину в подвалах тюрьмы на Клечкау Штрассе народ, скорее всего, не слышал.

Все эти слухи приносили солдаты Шильке, шастающие по окрестным виллам в поисках нужных вещей. Всей группе, практически окопавшейся в парке, пришлось ждать весь следующий день и еще один. Нервы сдавали все чаще. Солдаты выходили в разведку уже только группами, с перезаряженными автоматами. По ночам где-то рядом вспыхивали какие-то драки, ежечасно случались какие-то пьянки, перестрелки. А днем возле парковых аллей копались новые могилы. А тут очередной слух, новое объявление, очередной день и еще один…

Как-то ночью, когда люди уже были на грани нервного истощения, пришел весь не в себе Ватсон. Пользование радиостанцией, даже самым безопасным образом, только на прослушивание, без каких-либо подтверждений, в этих условиях равнялось балансированию на краю.

— Капитуляцию подписали… Вот же смех.

Шильке глянул на Холмса. Из того тоже вышел весь воздух.

— Почему смех?

— Один из немецких парламентеров на мину влез. Похоже, ему оторвало ногу, перестрелка только чудом не началась. — Ватсон тяжело вздохнул. — Но подписали. Утром объявят.

— Тогда ладно. — Холмс тяжело поднялся с наскоро сколоченной лежанки. — Прячем оборудование и переходим в замороженное состояние.

— Сейчас разбужу народ.

Шильке поправлял свой мундир. Собственно говоря, сам он не испытывал ничего особенного. Вообще ничего. Он смотрел на то, как дрожат у него руки. Вообще-то говоря, он весь трясся от напряжения. Наиболее важный и наиболее опасный момент. Смена войск. Из броневика он вышел в не слишком хорошей форме. Люди уже выстроились и ждали. Ватсон запретил им становиться по стойке «смирно».

— Солдаты, война закончилась. — Шильке старался говорить негромко. — Настоящим я расформировываю данное подразделение.

Вообще-то говоря, он не знал, какой реакции следует ожидать. На лицах солдат он не видел ни облегчения, ни улыбок. Каждый чувствовал, что самое худшее еще перед ним.

— Я знаю, что вы люди разумные и опытные. Верю, что как-то справитесь. Тем не менее, мне бы не хотелось оставить вас так просто, без опеки.

Первая выразительная реакция: заинтересованные взгляды.

— Каждый из вас получит по два официальных документа. Первый, это приказ о переходе к партизанским действиям в рамках Верфольфа. Если вас заловят в гражданском еще до вывода германских войск, возможно, это прокатит.