Победоносцев. Русский Торквемада - [122]

Часто болевший зимой и весной, отставной восьмидесятилетний сановник подхватил очередную простуду и умер в Петербурге 10 марта 1907 года. Похороны прошли скромно и не привлекли большого внимания общества. На панихиде, по словам А. Ф. Кони, кроме вдовы и приемной дочери Победоносцева плакал только один человек — «сухой старик» барон Владимир Михайлович Менгден, один из немногих переживших обер-прокурора его однокашников по Училищу правоведения^{537}.

Учитывая крайне мрачную репутацию Победоносцева среди революционеров, не приходится удивляться, что после 1917 года всё, связанное с ним, подверглось гонениям новых властей. Это, разумеется, не могло сказаться на участи членов его семьи и его ближайшего окружения. Приемной дочери Победоносцева Марфе удалось в 1920-е годы эмигрировать из Советской России. По некоторым данным, разрешение на выезд помог получить бывший студент обер-прокурора А. Ф. Кони, воспользовавшись своими связями в советских официальных кругах. Марфа не вышла замуж и умерла во Франции в 1964 году. Вдове обер-прокурора Екатерине Александровне в последние годы жизни помогла поддержка выпускниц Свято-Владимирской школы и монахинь Воскресенского Новодевичьего монастыря, при котором эта школа состояла. В монастырских кельях, в полной изоляции от мира, вдова когда-то могущественного сановника жила вплоть до кончины в 1932 году. Согласно завещанию, Екатерина Александровна была похоронена у стен храма Свято-Владимирской школы рядом с мужем. В 1930-е годы могилы Победоносцевых сровняли с землей, а восстановлены они были в 1992 году.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Сразу после смерти Победоносцева в печати развернулась активная полемика о его роли в жизни страны, в полной мере отразившая накаленную атмосферу еще не завершившейся на тот момент революции. Многим современникам — прежде всего из числа либеральных и радикальных журналистов — казалось, что спорить здесь не о чем. Покойный сановник характеризовался в их статьях как законченный ретроград, «отрицательная величина» русской истории, человек, который защищал прерогативы неограниченного самодержавия исключительно из своекорыстных интересов, властолюбия и ненависти к обществу. Уделять особое внимание столь однозначной фигуре, с их точки зрения, не стоило, какого-либо глубокого анализа мотивы его деятельности не заслуживали. Подобные авторы полагали, что в обстановке наконец-то воцарившейся в России политической свободы имя «русского Торквемады» очень быстро забудется. Однако успокоиться на этих категоричных и, как казалось многим, вполне обоснованных выводах у общества начала века не получалось.

Прежде всего, многим из тех, кто отзывался на смерть обер-прокурора, была ясна противоречивость этой фигуры. Это убеждение разделяли и авторы, вовсе не симпатизировавшие воззрениям покойного сановника. «Долг велит признать, — писала кадетская газета «Речь», — что К. П. Победоносцев обладал несомненной образованностью и поразительной начитанностью, действовал в силу глубокого убеждения, имевшего мало общего с бюрократическим карьеризмом. Безупречная личная жизнь, энциклопедическое образование, нравственная прямолинейность, политическая честность — вот его достоинства»^{538}. «Какие мрачные бездны таила душа этого человека, которому нельзя отказать ни в уме, ни в воле! — сокрушался еще один либеральный автор в «Биржевых ведомостях». — Какая скорбь, что богатые дарования были направлены в сторону разрушения!»^{539}

Даже отвергая политические установки обер-прокурора, современники ощущали, что за ними стояли некие масштабные задачи, чувствовался глобальный замысел, который мог вызывать отторжение, но невольно привлекал размахом. Объектом критики Победоносцева были не какие-либо конкретные политические принципы сами по себе — нет, сознавали наиболее проницательные современники, он бросал вызов чему-то большему, замахивался на некие фундаментальные основы и закономерности бытия. Глава духовного ведомства, писал автор некролога, напечатанного в «Астраханском листке», «был из тех сильных людей, которые в упоении сознания своей силы задавались честолюбивыми и несбыточными мечтами — остановить колесницу истории»^{540}.

Что же побуждало бывшего московского профессора именно так понимать свою миссию? Почему он вплоть до конца политической карьеры пытался не допустить никаких уступок «духу времени»? Какое влияние это своеобразное умонастроение оказало на те сферы жизни России, с которыми была связана деятельность Победоносцева?

Бескомпромиссная защита неограниченного самодержавия, составлявшая стержень воззрений и деятельности консервативного сановника, не являлась данью административной рутине и не была связана с отстаиванием интересов какого-либо конкретного социального слоя. Обер-прокурор воспринимал неограниченную власть монарха в качестве гигантского панциря, защищавшего от бурь современности основную массу населения страны, в ходе Великих реформ внезапно вырванную из лона традиционно-патриархального уклада. Люди, по мнению Победоносцева, нуждались во внешней опеке, ибо по природе своей были необычайно слабы, несамостоятельны, обречены на гибель в условиях обрушившейся на них свободы. Защита неограниченного самодержавия вовсе не была в представлении обер-прокурора проявлением некоего властолюбия — наоборот, он искренне считал, что приносит себя в жертву, обрекает на тяжелый труд, дабы помочь «простым людям». Подобное самоощущение придавало его действиям энергию величайшей убежденности, оправдывало его в собственных глазах. В политике Победоносцева, как проницательно отметил В. В. Розанов, просматривалась «черта любви к человеку, заботы о человеке — «Тебе без меня будет хуже»