Победоносцев. Русский Торквемада - [10]
В целом уже в 1860—1870-х годах недавний реформатор рассматривал итоги проведенных в России преобразований — и в судебной сфере, и в других областях жизни общества — как историю тотальной неудачи. Приходится, писал он в 1873 году, «обозревать собрание развалин, которое представляет нам минувшая жизнь: формы без духа, речи без смысла, обряды без значения, знамена без дружины, учреждения без деятелей… всё, что когда-то, в минувшие годы, поднималось к небу блестящей ракетой и потом черной палкой упадало на землю». С точки зрения Победоносцева, ни о каких успехах в сфере организации и отправления правосудия в России к этому времени говорить не приходилось. Адвокаты, по его мнению, вместо реальной защиты прав подсудимых были «погружены в лихорадочную деятельность, переходя и переезжая из одного суда в другой для произнесения речей… стремясь неудержимо от приобретения к приобретению». Профессора юриспруденции, считал он, не отличались высоким уровнем научных знаний, в результате чего студенты-юристы выходили из стен университетов недоучками. Суд присяжных и в России, и в Европе, заявлял Победоносцев, выродился в социально дефективный институт, для которого характерны «инстинкты болезненно-демократического чувства и систематической вражды ко всякой установленной власти»>{34}.
Вместо рисовавшейся мысленному взору Победоносцева картины развития судебных порядков в пореформенной России — неспешной подготовки сравнительно небольшого количества специалистов, своего рода «жрецов», которые в благоговейной тишине вершили бы судебные дела, — сложилась совсем иная обстановка, отталкивавшая его своим неблагообразием. В юридической сфере, по его мнению, возник «обширный рынок, кипящий народом, на котором люди продают и покупают, как товар, знание и авторитет, на котором слабый и несведущий иногда равняется с сильным и знающим… на котором все спешат предъявить патент на знание и стать в ряды деятелей». В результате решение судебных дел оказалось вверено «шарлатанам, именующим себя юристами-техниками разных названий, адвокатами, консультантами и т. п.», чьи умозаключения «служат выражением не столько практической опытности, сколько мечтательных теорий той или иной новой школы»>{35}. Вся обстановка общественно-политической жизни России, с его точки зрения, свидетельствовала, что развитие страны с начала 1860-х годов пошло по неверному пути, в перспективе чреватому серьезными социальными потрясениями. Симптомы катастрофы, полагал Победоносцев, обозначились уже в начале реформаторского десятилетия; к их числу относились выступления радикальной оппозиции, первые проявления революционного террора, волнения на национальной почве. Всё происходившее вокруг рождало у Константина Петровича тяжелые, близкие к паническим настроения, которые не могли не повлиять на его самоощущение и поведение.
«Погода мокрая, серая, тоскливая. Каждый день слышно о новых потерях, о заболевающих. Отовсюду приходят известия о нужде и горе, о болезнях и лишениях»; «Боже! Как тяжела становится жизнь — со всех сторон — так всё неверно, так всё призрачно»; «И видеть никого не хочется, чтобы не слышать всей болтовни, которая надрывает душу. А толпа на улицах расстраивает мне нервы. Всё бы сидел в углу»>{36} — эти и подобные заявления, поражающие пессимизмом, становятся в 1860—1870-х годах постоянно звучащим мотивом в переписке Победоносцева, его беседах с близкими людьми. Образ мизантропа, с крайним недоверием, даже с неприязнью относящегося к миру людей, в сознании современников намертво приклеившийся к нему, во многом основывался на подобных настроениях, которые будущий обер-прокурор никогда не скрывал от собеседников. Порой отчаяние, испытываемое им от происходившего вокруг, достигало такой степени, за которой начиналось уже полное отрицание окружающего мира, и это также работало на закрепление за ним репутации крайне мрачного человека. «Как же тяжел этот мир! Как и куда от него укрыться, чтобы не видать его и не слыхать!.. Есть что-то фантастически дикое и страшное в этом трепетании жизни»>{37}, — писал Константин Петрович Е. Ф. Тютчевой в 1882 году, уже достигнув высот власти.
Чем же было вызвано столь негативное отношение к окружавшей действительности? Какие личностные, психологические факторы лежали в его основе?
Одним из обстоятельств, способствовавших формированию у Победоносцева подобных настроений, стала радикальная смена обстановки. Размеренная уединенная жизнь в родительском доме, выполнение служебных обязанностей, видимо, составляли основу того повседневного уклада, который в наибольшей степени соответствовал предпочтениям будущего обер-прокурора. «Я не могу пожаловаться на свою ежедневную жизнь, — писал он А. Ф. Тютчевой в 1864 году, — она вся наполнена трудом и исполнением того, что я почитаю долгом; я живу постоянно в рамках, и, если хотите, это всего лучше»>{38}.
В 1865 году, получив приглашение преподавать законоведение наследнику престола Александру Александровичу (будущему Александру III), правовед окончательно перебрался в Северную столицу и посвятил себя, наряду с наставничеством, бюрократической деятельности в центральном аппарате государственных ведомств: Министерстве юстиции, Сенате, разного рода правительственных комиссиях. Новое административное поприще, судя по всему, мало подходило ученому анахорету из арбатских переулков. Оно неимоверно раздражало его уже тем, что из-за новых обязанностей нарушался милый его сердцу размеренный ритм жизни, к которому он так привык в Москве. «Меня, любителя уединенного труда и размышлений, жизнь поворотила на большую дорогу, — жаловался будущий обер-прокурор Е. Ф. Тютчевой в письме из Петербурга
