Побѣдители - [8]

– Неужели вы приехали на конференцию по Мальтийскому Инциденту? Событие, конечно, серьезное, но ведь двадцать лет прошло. Это так важно?

Почему-то мне показалось, что Эскин обернулся к официантке не без удовольствия, что та кстати подошла. Почему ему не хочется отвечать на такой простой вопрос? Или мне почудилось? Впрочем, увидим, как только он сделает заказ.

– Приготовьте мне, пожалуй, окрошки. Только не кладите ничего мясного. Пусть будут только овощи и сметана. А затем – гречневой каши с белыми грибами. И бокал красного грузинского вина. Хванчкары, к примеру. А далее видно будет.

Эскин теперь оборотился ко мне.

– Прошу прощения за мой неприличный аппетит. По мне лучше наколоть дров, чем общаться с журналистами. Невероятно выматывающее времяпрепровождение. Кстати, госпожа Чудинова, я читаю вашу книгу. Ту, что сейчас вышла. «Хранитель анка».

– Других книг у меня и нету, – я улыбнулась. – Многие без того говорят, что я рановато дебютировала в роли прозаика. И бранят за всякого рода неуклюжесть.

Итак, о цели приезда в Россию ему беседовать не с руки. Он не просто переменил тему разговора, воспользовавшись помехой, но и направил беседу в заведомо приятное для меня русло. Ладно, не очень-то и хотелось.

– Прочел почти до конца. Страниц пятьдесят осталось.

– Ну и как вам сие чтение?

За окном пробежал по улице посыльный, ловко удерживая в руках разом три нарядных корзины с яблоками. Да, Москва празднует Яблоневый Спас всегда на широкую ногу. В этот день вместо визитных карточек все шлют друг другу яблоки. Верней сказать – шлют яблоки вместе с визитными карточками, конечно. В этом милом обычае принимают участие все – хоть инославные, хоть вовсе неверующие. А вот меня на сей раз не встретит дома яблочное благоухание. Все знают, что родители в имении, и никто не знает, что я приехала. Даже грустно немножко.

– Весьма увлекательно. – Серо-голубые глаза Эскина сделались серьезны. – Мне, как еврею, не было, конечно, приятным читать о том, сколько евреев числилось в комиссарах. Вы подняли немало фактического материала.

– Что поделаешь. – Уж я-то взгляда не отвела. – Ровно такой процент был в Чеке, как у меня и написано… А уж комиссары на фронтах… Те были евреями почти сплошь. Правда бывает порой не для всех приятна. На то она и правда.

– Но вся ли это правда? – Эскин кинул взгляд на барную стойку. – Любопытно, есть ли у них лицензия на продажу табака?

– Вы курите? – У меня вдруг опять тревожно защемило сердце. Нет, не надо! Сейчас он просто скажет «да, курю», а совсем не то, чего я сейчас жду…

– Скорее – нет. Изредка, за бокалом…

– … и в хорошей компании. – Я вытащила из сумочки уже вторую неделю залежавшуюся там коробочку. Сходить с ума, так весело, как и было решено. – Ничего, что слишком дамские, тонкие?

– Я такие и люблю. Хотя это и не очень воинственно.

Мы рассмеялись и прикурили от поднесенной девушкой свечи.

– Так вот, о полноте правды. Был ли евреем Александр Герцен? Максим Горький? Декабристы? Что бы ни делали евреи, но чего б они добились, когда бы ваша собственная интеллигенция ни разложила страну изнутри? Кто помешал Юденичу взять в первый раз Константинополь? Ваше собственное Временное правительство. Революции предшествовало колоссальное внутреннее разложение общества.

– Но оправдываете ли вы еврейских комиссаров? – Я напряглась.

– Ни на волос, – отчеканил Эскин. – Живи я тогда, сражался бы за белых. Но мне кажется, причина падения наших народов совершенно очевидна.

– То есть? – спросила я, когда перед нами расставили тарелки.

– Отпадение от религии.

– «Если Бога нет, то все можно»? – я невесело усмехнулась.

– Если угодно, так. Начинаются всяческие прогрессивные веяния, молодым евреям хочется встроиться в жизнь русского общества. Но обращение в православие носит формальный характер, дабы не сказать хуже. В русском-то обществе безрелигиозность тоже считается в ту пору хорошим тоном. Безрелигиозна вся образованная среда… Хуже всех делаются те, кто оторвался от своей веры, не обретя чужой. У каждого народа – свои отбросы. Я бы хотел, чтобы о моем народе судили не по бомбистам и комиссарам, а по тем любомудрам, что занимались тогда в России сложнейшей духовной работой. Но они-то были – не на виду. Как всегда и происходит.

– Так книга-то вам нравится?

– Нравится. Но там ведь все останутся живы? В конце? Признайтесь заранее, поберегите нервы хотя бы одному читателю.

– Отвечаю «да», дабы поберечь нежные нервы военного министра. Как вы стали министром в такие молодые лета, господин Эскин?

– Был учтен мой опыт работы в ЮАР. – Эскин улыбнулся. – И он в самом деле полезен.

– Не все в восторге от вашей роли в цементировании апартеида.

– Я знаю. Вы удивитесь, вероятно, если услышите от меня: апартеид это зло. Но это зло – меньшее из возможного. Если бы вы видели положение вещей изнутри… Я не могу передать вам своей уверенности в том, что, рухни апартеид, зло возрастет стократно. Пострадает не только белое население, о котором наши либералы не думают вовсе, но также и столь любимое ими черное. Все скатится в хаос.

– Вы верите в концепцию Циолковского о внеисторических народах?