Побѣдители - [51]

И темным-темным сырым вечером я оказалась одна на маленькой улице Вэне. Мокрые и скользкие булыжники под ногами блестели, исколотое шпилями небо походило на непросохшую акварель. А свет в окошках казался таким уютным, словно в домах горели свечи, а не электричество.

Невысокие ворота. Статуя Богоматери – в нише над ними. В такие ворота я не могла не шагнуть, хотя внутри просматривался всего лишь двор.

Нет, о нет! Не слишком высокая стена фасада, ступени… Я до сих пор не могу понять, как меня угораздило посреди лютеранского и православного Ревеля попасть в католический храм.

Вечерня еще длилась. Ряды темных дубовых скамей были почти пусты. День был обычным, а в ту пору, как я уже упоминала, приход еще был невелик.

Внутри церковь оказалась неожиданно большой, а от ее готики отпало ненужное уточнение «псевдо». Ночь мерцала сквозь витражи. Свет казался торжественным и ликующим.

Белый мраморный алтарь – сжавший сердце золотой знак Господень между альфой и омегой23.

После службы я с какой-то странной смелостью постучалась в низенькую дверь ризницы.

«Вы не могли бы уделить мне немного времени, отец?»

Высокий светловолосый священник посмотрел на меня не чрезмерно приветливо. Он вообще любит подпустить холоду, этот отец Рейн.

«Чем могу помочь?»

«Видите ли… Мне кажется, что я – католичка. Больше того, мне кажется, что с этим уже ничего нельзя поделать».

«Вы ведь русская?» – Он еще не предлагал мне сесть и сам оставался стоять – в своей черной, черной сутане о тридцати трех пуговицах.

«Вы ведь эстонец?»

Мне показалось, что его светлые глаза улыбнулись, но выражение губ оставалось строго.

«И что вы предполагаете найти для себя в католичестве?»

«Гармонию».

«Вот как… – он сделал приглашающий жест. – В таком случае присаживайтесь. Поговорим».

Нет, разумеется, в те дни я еще не причастилась. Так быстро такие вещи не делаются. Понадобилась еще одна поездка. Но началось все именно тогда, в ту двулунную ночь.

Каким же летящим счастьем было для меня читать молитвы в те давние дни. Но почему же сейчас, когда мне так страшно, я совсем ничего не чувствую? Белые бусинки скользят между пальцами, губы шевелятся, слова слетают с них, не затрагивая души.

Это пройдет, вероятно, я просто не могу толком взять себя в руки. Но я не имею права быть слабой.

Я прочла молитвы по очередному кругу и вновь проскользнула в спальню.

Как странно! В детской, где горели яркие лампы, этого не было видно. Но в полутемной спальне вдруг сделалось заметным, что небо в окне потихоньку светлеет. Неужели она прошла, эта ночь?

– Нелли… – Показалось ли мне, в самом ли деле голос Наташи звучал чуть живее, хотя и был сонным.

– Я здесь.

– Доброе утро. Вы не могли бы принести мне чаю с лимоном? А еще… Еще я, пожалуй, съела бы кусочек гурьевской каши.

Глава XVIII Помощь приходит

– Вам ведь лучше, правда?

Кашу доставили из ресторана буквально за двадцать минут. Впрочем, и они показались мне долгими. Уж слишком я боялась, что у нее пропадет аппетит. По счастью, не пропал. Она действительно съела немножко, и с явным удовольствием.

– В некотором смысле да. – Наташа отложила десертную вилку. – Но на самом деле запомните, Нелли, что резкое улучшение – это не всегда к выздоровлению. Бывает и наоборот – особенно в сочетании с неожиданными прихотями. Ни в коем случае не хочу вас пугать… Но все же.

– А вы меня и не напугали. – Я в самом деле решила ни в коем случае не бояться, поэтому бодро заглянула ей в глаза. – Наташенька, ну уже ведь почти десять лет, как даже рак побежден едва ль не полностью, когда я была маленькой, люди диабетом болели, а теперь не болеют. И предрасположенность к астме мне вылечили еще в младенчестве. У меня могла бы быть астма, но ее же нету! Неужто мы не справимся с каким-то арахноидитом? Ведь вам было шестнадцать лет. Двадцать лет минуло. В медицинской науке что-то происходит ежегодно.

– До конца болезни никогда не будут побеждены. К сожалению. И всегда бывают «нетипичные случаи», как выражается доктор Лебедев.

– Давайте вы лучше съедите еще крошечку каши, и не будем об этом говорить. Это неправильно.

– Мне очень жаль, Нелли, но это правильно. Еще раз повторю – я не собираюсь незамедлительно умирать. Но один раз поговорить об этом надлежит. Мое завещание давно написано, там все подробно, но, кстати сказать, я обременю вас своим личным архивом. Впрочем, ведь секретов в нем нет.

– Я знаю. – Я сумела улыбнуться. Наташа как-то давным-давно оговорилась, что в жизни не оставляла ни единой записки личного характера. «По крайней мере такой, которая не оставляла бы свободы маневра, возможности свести к шутке». Наташу невозможно представить себе делящейся чувствами, сердечными воспоминаниями. У нее это полностью закрытая область. Если бы верить только ее словам, то она выходит решительно безразличной даже к ребенку и мужу.

– Что же до секретов… Помните, конечно помните, те эвенкийские сказки, что я привезла из тундры? Со временем проверьте, все ли их помнит Гунька. А больше никому их знать и не надо.

– Совсем никому? – я продолжала улыбаться, но это делалось все труднее.

– По обстоятельствам. Э, Нелли, так не годится. Даже если меня и не станет вдруг, я ведь все равно никуда от вас не денусь. Я буду знать обо всем, что происходит вокруг вас. Вы же знаете, какая я любопытная?