Побѣдители - [119]

– Здравствуй, Филипп.

– Можно с тобой перемолвиться парой слов? Не вполне к теме дня, прости.

– Тогда сядем в уголок – и поухаживай за мной. Я тоже хочу глоточек брюта.

Мы расположились на обитой черным бархатом танкетке. «Уголки», впрочем, уже оказались заняты иными любителями разговоров tête à tête. Но нашлось где сесть посреди зала.

Филипп жестом подозвал лакея, предлагавшего гостям шампанское и неизбежную клубнику.

– Знаю, что своей постной миной порчу Бетси праздник. – Пошел на опережение Орлов. – Но…

– Астрахань?

– Я знал, что ты поймешь. – Он казался смущенным. – Нелли, я не ждал… Я же не гимназистка, я мужчина, взрослый человек. Но я даже задумался, правильно ли избрал поприще. Пойми, я не думал, что быть историком… это так… больно. Во всяком случае, если это история нашего века, если касается твоих прямых предков.

– Не обольщайся, дело не в эпохе. Знаешь, я на втором курсе неделю бредила княжной Машенькой Старицкой, Марией Владимировной84. Может статься, я о ней еще повесть напишу. Девятилетний ребенок, пьющий чашу с ядом… Зная, что это яд. Я думаю, она не плакала и пощады не просила. История это здание, сложенное из людской боли, Фил. Потом вырабатывается профессиональное бесчувствие, как у медиков. Без этого ничего не сделать, включается естественная самозащита.

– У тебя это бесчувствие выработалось? – Орлов кривовато улыбнулся.

– Нет. – Я отпила шампанского, немного помолчала. – Потому я и ухожу в литературу. Но у меня оно изначально было острее. Ведь ты же читал про Астраханские Нуайяды85, про княгиню Туманову, про рабочий мятеж… Но ожило все это для тебя лишь когда ты сам прошелся по тем улицам, сам возложил цветы к памятникам жертв… Мне же довольно и печатной строки.

– То есть – из меня историк еще получится, ты считаешь? – Шутка Филиппа была не совсем шуткой.

– Думаю, да. – Играя пронзенной шпажкой яркой ягодой, я исподволь вглядывалась в лицо Филиппа. Надо дать ему немножко выговориться, а затем отвлечь. Чтоб со мной, эгоисткой, было, если б Наташа не учила меня обращаться с чужими чувствами? Ну да есть же у меня Наташа, что о том. – Ты видел крест на месте, где убили епископа Митрофана?

– Да, я там помолился. Я не знал даже… Ведь когда Владыку вывели на расстрел, он простил и благословил солдат. И те отказались стрелять. Тогда кинулись убивать чекисты. А уж сами утопления… Все было, и раздевали, связывали попарно мужчин с женщинами, матерей с детьми… А в особенности нравилось Кирову…

Филипп вздрогнул и замолчал.

– Что с тобой?

– Бред со мной, Нелли… Слишком увлекся Астраханью, мне уже мерещится всякая чушь.

– Тогда знаешь что? – Я решительно поднялась. – Если уж мерещится, то поверь, самое время вспомнить, где мы и чего ради здесь собрались. Пойдем! Я еще не видела главной сегодняшней картины во всем блеске. Негоже обижать дебютантку. Подойдет спросить, а мы де были слишком заняты разговором.

Лера, конечно, не подошла бы ко мне. Вне сомнения, вокруг нее сейчас куча народа. Но предлог сработал.

Мы с Филиппом прошли во второй зал.

«Гвиневера», выставленная на отдельном станке посреди зала, в самом деле привлекала всеобщее внимание.

Лера, прехорошенькая в палевом платьице из органди на жестком полотняном чехле, в трех шагах от картины говорила разом в два микрофона. За пару дней, что мы не видались, счастье проступило в ее лице, как переводная картинка. Она даже разрумянилась, что с ней не часто бывает. А уж глаза так и светились. Надо полагать, успела не раз перемолвиться словечком через Океан со своим Ланселотом.

Ланселот же картинный, как и картинная Гвиневера, в отличие от своих живых оригиналов оставались печальны, пронзая душу вечно трогающим сплавом молодости и страдания.

– Потрясающе… – выдохнул Орлов.

Бетси, вынырнувшая из толпы, деловито, по-хозяйски, вмешалась в ход интервью, что было видно даже на расстоянии. Невзирая на якобы озабоченный вид, заметно было, что она на седьмом небе. Вспышки фотоаппаратов так и щелкали вокруг.

– Талант… Несомненный талант… – произнесла рядом со мной тощая строгая дама в очках, обращаясь к своей внушительной комплекции приятельнице тех же лет.

– Техника еще… Гмм… Вы же знаете, дорогая, этих талантливых, над ними вечно надо с палкой стоять. Но…

Эти толстая и тонкая, несомненно, преподаватели Академии Художеств.

Я заметила Романа, уже одного, и было хотела обратить на себя его внимание. Но тут по толпе пронесся характерный шелест, всегда предваряющий появление самого высокого гостя.

Давно ж я не видела Ника не в новостях, а вживе. И еще давнее не видела его в цивильном платье. Пожалуй, с того самого пикника, где он был попросту в зюйд-вестке и чёртовой коже. А все ж мундир ему больше к лицу, чем белая манишка и атласные лацканы.

– Я горжусь тобой, дорогая. – Ник поцеловал сестре руку. Судя по тому, как ярко Валерия вспыхнула, впервые в жизни. Все, признал строгий брат, что больше уж она не девчонка, взрослая дама. Да и то – без пяти минут королева, как тут не признать. – Поздравляю с успехом. Кстати, я намерен повести с Елизаветой Андреевной речь о покупке твоей работы для Готической библиотеки