По зрелой сенокосной поре - [24]

— Может, хватит хохмить? — спрашиваю я обиженно.

— Да чего там, теперь только материал осталось написать — на заводе уже был… — говорит Слава. — А вот и комсорг…

На пороге встречает нас краснощекий толстячок, похожий на неваляшку. Он ведет в маленький, завешанный плакатами и заставленный шкафами кабинет по технике безопасности. Ни о чем не спрашивая, достает из огромного и почти пустого сейфа папки с отчетами, бухает на стол, а мне — как по голове. Неужели все это надо изучить, чтобы быть «в курсе»?! С мольбой обращаю взор на Славу, а тот хлопает нас с комсоргом по спине, не прощаясь, спешит к двери.

— Значит, до трех часов, старичок! Машину подогнать, а?

И комсоргу:

— Ты тут помоги спецкору! Наведи на кого нужно — к директору, в партком… Одного не оставляй, понял?! Чтоб все в ажуре…

И опять Половинкин спрашивает меня:

— Так как с машиной?

— Спасибо, товарищ Половинкин. Найду дорогу. До трех в редакции. Будь…

— Будь! — хохочет он и убегает.

Смотрю на комсорга, покрытого белым налетом силикатной пыли, и мне не хочется обижать его. Словно про себя, я спрашиваю:

— Что же нам теперь делать?!

— Пожалуйста, — торопится он, — я все скажу…

XL

Ничего путного из разговора с комсоргом не получилось. То есть, он-то рассказывал, как у него идут дела, сколько собрано металлолома, сколько членских взносов и даже сколько в организации «мертвых душ». И все это было мне понятно, но иногда, забываясь, что, наверное, не дозволено корреспондентам, даже если собеседники их — скучнейшие люди, я ловил себя на мысли — как неинтересно было бы это читать! Судил я, разумеется, по себе, да и откуда было взять мне опыт для обобщений…

— Скажи честно, — спросил я, устав слушать, — ты сам доволен работой?

— Нет. А что?

— Надо же что-то делать!

— Надо, — ответил он как-то заученно. — Вот, может, газета теперь поможет…

— Да чем она вам поможет?! У вас же скука, а не жизнь! И за что вам столько грамот понадавали… (Стены кабинета были довольно густо, как я заметил, увешаны красиво обрамленными Почетными грамотами.)

— А это давно, еще до меня давали… Понимаешь, я какой-то тихий… Мне б не комсоргом, а только членские взносы собирать…

— Ну, давай так прямо и напишем?

— А давай!..

С этой минуты толстячок-комсорг приоткрылся мне, стал понятен как человек, запрягшийся в не свойственную ему по характеру работу, как человек добросовестный и скромный, который, может, хотел, да не смог убедить товарищей, что ему не комсоргом быть, а в лучшем случае библиотекарем, выдавать вечером книжки в клубе, чем, кстати, он и занимался до выборов довольно успешно.

Потом он водил меня по заводу, показывал карьер и камнедробилки, печи обжига извести и прессовый цех, автоклавы и складской двор, сводил даже в душевые и угостил свежей газировкой, так что к концу нашей экскурсии я, по его мнению, должен был все знать, все понимать, а главное — он свято верил, что теперь-то, зная, как они делают этот вроде простенький с виду силикатный кирпич, я укажу путь к спасению.

Но недаром сказано, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Ни у комсорга, ни у меня ничего б не вышло, если б не желание (по серьезности замысла — чисто детское!) — утереть нос Славе Половинкину. Мы таки сели и написали с комсоргом! Я там что-то мазюкал, он подсказывал мне фамилии и тэ пэ. На наш взгляд, заметка получилась «ничего». В общем, это была и не заметка, а скорее интервью, если выражаться по-газетному. Как люди в этом деле наивные, в выражениях мы не стеснялись, ведь «для правды» старались. Жаль только, что комсорг категорически отказался подписать заметку.

Как бы там ни было, к концу рабочего дня, когда я вернулся в редакцию, я, как всякий начинающий автор, был убежден, что Половинкин, даже с паркеровской ручкой в кармане, будет посрамлен!..

Сомневался я в этом только одно мгновение, только в последнюю секунду, когда пригласили меня…

XLI

…Пригласили меня на растерзание в кабинет Колобова.

Он прочитывает страницу — передает Каплику, стоящему над ним коломенской верстой, тот — Светке, она — Половинкину… Они читают молча, торопливо, ждут Тимофеева приговора.

У Светки от волнения лиловые пятна по щекам, пятерня в волосах. Слава паркеровскую ручку грызет, я его зажигалкой чиркаю. Только Каплик невозмутимо уставился Колобову в затылок, двигает массивными челюстями. «Ну, думаю, такому аллигатору в зубы не попадайся…» Напрасно ждут они чего-то стоящего, интересного. Подумаешь, сочинение: десять ответов на один вопрос и комментарий… Да и заголовок, как просьба: «Разберите нас на активе!..»

Колобов отдал Каплику последнюю страницу, закурил и тогда только посмотрел на нас всех — на меня, на Светку, на Половинкина, остановился взглядом на Каплике:

— Валера, сколько у нас там в рейдовом материале строк?

— Разворот.

— Забит?

— Забит.

— А ужать?

— Сколько надо?

— Строк триста, да, — Колобов нацепил на мой материал скрепку, протянул Каплику. — Отсюда вымарывать не будем — для начала, а там — да, чтоб не задавался!..

Светка тискает меня за локоть, довольна, говорит:

— У тебя флотская хватка, разбойник!..

— Пират!.. — поправляет ее Половинкин. — Он у них там пресс захватил, хотел в редакцию припереть как вещественное доказательство…