По Юго-Западному Китаю - [6]

Второй и последний в этот день объект посещения — расположенный на восточной окраине города парк Большой Медведицы. Гуйлиньцы утверждают, что если смотреть на него со стороны моста Освобождение, связывающего разделенные Лицзяном восточную и западную части города, украшающие парк семь вершин расположены в порядке звезд Северного ковша. Отсюда и его название.

У входа — вялая торговля сувенирами: значки, футболки с аляповатыми изображениями местных достопримечательностей, кустарные поделки из кости и камня. Изобретательные частники предлагают купить на память шапку или форменную фуражку китайского солдата. Можно с простенькой звездочкой, а можно и с набором густо налепленных на головной убор значков. Вот и носят белобрысые европейцы зеленые армейские кепи с большим козырьком и красной звездой. У частного бизнеса с моралью свои отношения.

Самая древняя постройка парка — 125-метровый Мост цветов, сооруженный в период Сун и именовавшийся тогда Мостом, ведущим к счастью и процветанию. В период правления монгольской династии Юань (1280–1367) он был снесен паводком, в 1456 г. восстановлен из дерева, а еще через сто лет, в 1540 г. — из камня и уже четыре с половиной столетия сохраняет неизменный вид. Создатели парка окружили мост цветочными клумбами, благодаря чему он приобрел свое нынешнее название.

Образованная тенистыми, даже в начале февраля зеленеющими деревьями, аллея ведет мимо каменной кладки с порталом ярко выраженной мусульманской архитектуры. Нал входом черными иероглифами на белом фоне начертано «Мечеть». Сооружение отнюдь не древнее, но обвалившаяся местами штукатурка, облезлые створки ворот со следами неоднократно клеившихся на них объявлений или дацзыбао, сиротливо качающийся над вывеской плафон без лампочки являют все признаки запущенности. Хотя мало ли в стране сейчас таких вот обветшавших зданий! Интересно, что скрывается за стеной? Излишнее любопытство не всегда полезно: пройдя два десятка шагов вперед и заглянув за угол, обнаруживаю, что там нет ничего, кроме развалин. Груды кирпича и битого камня заросли травой, в которой копошатся несколько кур. Возможно, разрушенная мечеть стала еще одним памятником губительным смерчем прошумевшей над страной «культурной революции».

Стараясь стряхнуть с себя невеселые мысли, спешу к изрезанной трещинами двугорбой каменной глыбе, в морщинистых складках которой теснятся худосочные деревца. Это — «скала-верблюд». С южной стороны она и впрямь похожа на пристроившегося на привал верблюда, с высоты своих 25 м надменно взирающего на мельтешащих под ногами двуногих. Вероятно, он обижен на людей, не оказывающих ему должного почтения, особенно тех, кто осмеливается напомнить о том, что у скалы есть и другое, более древнее название — Чайник. У любителей бесед при ясной луне за чашкой подогретого вина она вызывала вполне определенные ассоциации, и, может быть, в один из ясных, лунных вечеров в кругу разгоряченных поэтическим состязанием и спорами о существе гуманности ученых мужей раздался возглас: «Смотрите, да ведь эта скала так похожа на чайник для вина!» Так это было или нет, но до сегодняшнего дня у ее южного подножия начертано: «Скала-чайник».

С этой же стороны расположен небольшой сад декоративных растений, название которого в переводе с китайского звучит не совсем обычно: «Пейзажи в миске». Миниатюрные сосны, примостившиеся в расщелинах «горных круч» высотой 20–30 см, выращенные в цветочных горшках минидеревья, вычурные творения природы из дерева и камня составляют экспозицию этого удивительного музея, представляющего один из древнейших видов китайского искусства.

Увы, но на том экскурсия заканчивается. У гида и водителя автобуса рабочий день подходит к концу. Печально, 16 но только потом узнаю, что достопримечательностей в парке значительно больше.

В северной его части находится гора Путо (на санскрите — Поторака) с пещерой богини Гуаньинь. Значительная часть историко-культурных памятников современного Китая имеет отношение к одной из мировых религий — буддизму. Придя в страну сравнительно поздно, лишь в начале нашей эры, буддизм был встречен недоверием, презрением, враждебным к себе отношением, отвергнут уютно обосновавшимся в центре китайской культуры конфуцианством. Однако буддизм не впал в уныние, «пошел, — как образно выразился академик В. М. Алексеев, — в народ, вклинился в народную религию и в ней нашел чудовищный успех». «Что дает Будда человеку? Милосердствует. Это самое главное в народной религии — сжалиться! И вот культ милосердного Будды и особенно его бодисатвы Гуаньинь стал центром завоевания» (Алексеев В. М. Китайская народная картина. М., 1965, с. 137, 141).

Я не знаю, сколько сейчас насчитывается в Китае буддийских храмов. Их много меньше, чем было до 1949 г. и даже до «культурной революции», нанесшей страшный удар не только по религиозным верованиям и верующим, но и по всем духовным ценностям страны. Но их много больше, чем храмов даосских и тем паче конфуцианских. Даосских святилищ я видел в своих поездках несколько: вера в духов и бесов в XX в. даже в китайской глубинке сильно поколеблена, забота же буддизма о загробной жизни человека по-прежнему привлекает. Конфуцианству, регулировавшему своими морально-этическими нормами жизнь десятков поколений китайцев, удар был нанесен еще более коварный. Пресловутая кампания «критики Конфуция и Линь Бяо», развернутая по всей стране в первой половине 70-х годов, стала для него подлинным бедствием. Трудно сказать, чей авторитет пострадал в этой кампании в большей степени: древнего философа или ушедшего в небытие министра обороны КНР, но вот культовым памятникам конфуцианства пришлось плохо. Единственный из них попался мне на глаза в Сучжоу — небольшом, знаменитом своими парками, садами, каналами и шелком городке на восточном побережье Китая. Но и он реставрировался, и внутрь меня не пустили. Буддийские же храмы во всем блеске и великолепии возрождаются один за другим. И одна из самых главных фигур в каждом из них — Гуаньинь.