По волнам жизни - [208]

Тель рассказывал подробно, не справляясь с волнением, и Манушате затаив дыхание слушала эту героическую быль об одном из подвигов Национально-освободительной армии, принесшей священную свободу албанскому народу.

Манушате была уверена, что в этой легендарной битве участвовал и ее любимый Тель, отважный боец освободительной армии, храбрый комиссар, о котором она наслышалась столько лестного от его товарищей, хотя сам он о себе ничего не рассказывал, всегда только о мужестве и героизме других. Это Манушате успела хорошо усвоить за неделю, проведенную ими вместе с момента встречи в освобожденной уже Тиране.

Свиделись они неожиданно. Для Манушате это была одна из тех фантастических встреч, о которых можно прочитать лишь в книгах, а в жизни они маловероятны. С первых дней ноября Манушате работала медицинской сестрой в госпитале, расположенном в освобожденной зоне Тираны. Как-то раз, спеша по длинному коридору в палату к одному из своих товарищей — тот был ранен в первые дни боев, — Тель столкнулся на пороге лицом к лицу с белокурой сестричкой. На мгновение он застыл, пригвожденный к месту ослепительным видением: эта красивая медсестра с белокурыми волосами, мерцавшими на белой кофточке точно снежинки, с нежным взглядом серо-зеленых миндалевидных, чуть сонливых глаз так разительно была похожа на девушку, по которой непрестанно тосковало его юношеское сердце — даже тогда, когда он сквозь метель карабкался по горным вершинам, — что ему показалось, будто ему снова грезится один из снов, сопровождавших его там, в горах, когда он с трудом пробивался сквозь глубокий снег, протаптывая тропу колонне, или же это та призрачная Манушате, которая однажды ночью облачком проникла к нему в душу. Не снится ли она ему снова — в белой кофточке, в этом ослепительно белом коридоре, с белокурыми волосами, рассыпавшимися по округлым плечам, — как пригрезилась ему тогда в белом свадебном платье, когда они с товарищами пробирались по снегу с окровавленными ногами? Но такой же изумленной и ошеломленной стояла перед ним и красавица медсестра, и ей казался прекрасным видением этот видный смуглый партизан в пилотке с красной звездой, сидящей чуть набекрень на вьющихся черных волосах, ведь и она много раз видела его во сне именно таким… Какое-то мгновение оба изумленно смотрели друг на друга, затем Манушате воскликнула «Тель!» и схватила его за руку, которую он протянул нерешительно, сомневаясь, наяву ли все это происходит. И только когда Манушате привычным движением поправила за ухом прядь, он понял, что это она и есть. А уж придя вечером по ее приглашению к ней домой, где его задержали на ужин, Тель по-настоящему уверовал, что все это явь. Хесма, словно любящая старшая сестра, приготовила ему баню, как тогда, когда он освободился из тюрьмы накануне Седьмого апреля. После ужина они засиделись допоздна, ведь столько событий надо было обсудить! Тель рассказал о некоторых эпизодах из национально-освободительной борьбы и затем с горечью и печалью вновь поведал о трагической смерти Софики и Гачо, которых он никогда не забудет. Этот мужественный партизан, столько испытавший, столько раз глядевший смерти в лицо, не мог без слез говорить об их гибели; печальное это воспоминание было грустной нотой в радостной атмосфере незабываемого вечера. Его оставили на ночь: Манушате уступила ему свою комнату, а сама легла с матерью и отцом.

29

— А сейчас куда поедем? — спросила Манушате, склонив слегка голову и взглянув на Теля кротким своим взглядом, трогавшим его до глубины души.

Тель посмотрел на ручные часы и сказал:

— Я свободен до четырех. Покатаемся еще немного на мотоцикле.

Ему нравилось ездить с Манушате; она усаживалась на заднее сиденье и крепко держалась за его талию. Он промчался с нею по Эльбасанской улице, поднялся на холм и затем свернул вправо, к тому месту, где была захоронена мать Зогу. Поставил мотоцикл на треногу и уселся на низкую ограду, окружавшую мавзолей.

День был прекрасным, солнечным и таким теплым, что не отличался от настоящего весеннего дня. Солнцу до заката оставалось еще более часа. Справа на фоне голубого неба возвышалась гора Дайти с маленькой снежной шапкой на макушке, а у ее подножия зеленели густые оливковые рощи. Вдали, в прозрачной дымке ноябрьского дня, на фоне горы Сарисаллтику, словно кусочки сахара, сверкали в солнечных лучах белые дома Круи. Слева зеленели холмы Сауку, окаймляющие Тирану вечнозеленым венком. Величественная тишина спустилась на столицу — тишина и покой наподобие того блаженства, какое испытывает роженица, освобождаясь от бремени и избавляясь от мук. Вдали виднелись часовня и рядом с нею мечеть без минарета: казалось, ураган войны в приступе гнева сорвал чалму с каменного ходжи и так и оставил его с непокрытой головой.

Они сидели рядышком вдали от людей и городского шума, наслаждались полной гармонией душевного согласия. Уединенность места еще более одухотворяла их молчание в этой удивительной атмосфере ожидания, застенчивости и радости.

Манушате, всегда щебечущая как канарейка, сидела молча, как бы поддавшись власти тишины и уединения. Ей казалось, что она сидит на краю бездонной пропасти, куда, несмотря на весь свой страх, ее неудержимо тянет — там сокрыта разгадка пламенного чувства, вот уже столько лет опаляющего ее душу. Ей хотелось, но в то же время боязно было повернуть голову в сторону Теля, неотрывно, она это чувствовала, глядевшего на нее. Так оно и есть — набравшись наконец смелости, она покосилась на него и встретилась с его обжигающим взглядом, от которого веки сами собой прикрылись в странной щемящей печали. И он, прошедший несказанно тяжкие испытания войны, не боявшийся смерти, сейчас тоже, казалось, отчаянно робел на краю бездны, скрывающей великое таинство любви и притягивающей их, как притягивает море мореплавателя.