По волнам жизни - [207]

От всех этих мыслей Исмаила отвлекли толки о том, что гитлеровцы во время своего беспорядочного отступления устроили погромы на Кавайской улице: врывались пьяными в подвалы и в упор расстреливали мужчин, женщин и детей, а затем подожгли дома. Говорили, что жертв и разрушений очень много. Пострадавшие в полном ужасе и отчаянии, не знают, что делать, куда податься.

Толпы людей все прибывали на площадь с Кавайской улицы; часть ее, рядом с «Радио Тирана», действительно приобрела вид побоища, словно над нею только что пронесся железный, огненный смерч войны: электрические и телефонные столбы повалены, оборванные провода разбросаны по земле, на обочине валялись обожженные трупы немецких солдат, подбитые танки загромождали дорогу. По обеим сторонам здания были сожжены, над ними еще курился дым, стены некоторых домов изрешечены пулями и снарядами, с крыш свешивалось кровельное железо, тоже продырявленное пулями, громоздились перевернутые телеги, убитые лошади, немецкие каски… Вдруг взорвалась бомба: те, что оказались поблизости, с криками бросились врассыпную, а стоявшие вдали побежали к месту взрыва, посмотреть, что произошло. Нахлынула толпа, как это обычно бывает в таких случаях.

Не прошло и несколько минут после взрыва, как в толчее раздался истошный женский вопль: женщина, жившая рядом, услышав ужасный грохот, бросила свою стирку и, предчувствуя беду, примчалась к месту взрыва. Ее десятилетний сын Бардюль недавно вышел поиграть у ворот. Она наказала ему далеко не отходить и вот сейчас не могла его найти. Где же он? Может, замешался в толпе? Что с ним? Она кидалась ко всем с расспросами, и кто-то сказал, что бомба взорвалась в руках игравшего с ней мальчишки. И тогда мать бросилась в гущу, расталкивая людей локтями, и, пробившись вперед, оказалась перед окровавленным трупом мальчика, узнала его и издала тот истошный и пронзительный вопль, который всколыхнул людскую массу. Она схватила изувеченное тельце и, держа на вытянутых руках, побрела с ним к дому.

Исмаил видел эту женщину, скорбно несущую мертвого сына; голова мальчика, ноги и одна оставшаяся рука свешивались книзу. Солнечные лучи, не желавшие знать горя матери, играли перепачканными кровью рыжеватыми кудряшками.

28

Весь ноябрь стояла великолепная солнечная, теплая погода. Улицы столицы быстро очищались от следов войны, день ото дня Тирана приобретала свой первоначальный вид. Перед гостиницей «Дайти» была воздвигнута трибуна, украшенная флагами и лавровыми гирляндами.

В один из таких погожих дней Тель посадил Манушате сзади на мотоцикл и прокатил по городу, показывая ей места, где проходили наиболее ожесточенные бои, в которых и он принимал участие вместе с партизанами своей роты. Он провез ее по Кавайской улице, где несколько дней назад разгорелась жестокая стычка. Рассказал ей, как противник, собрав все свои силы, пытался захватить позиции третьего батальона VIII бригады, чтобы обеспечить себе путь к отступлению. Вражеские пулеметы вели непрерывный огонь по дому, где засели партизаны, и куски камня и известки разлетались в стороны, вздымая облака пыли. Храбрые партизаны, прошедшие уже не один такой бой, закаленные в огнях сражений, не собирались сдавать своих позиций. Они поудобнее устроились у окон, готовые отразить любую атаку нацистов. Тяжелый пулемет, который они затащили на второй этаж, непрерывно обстреливал вражеские танки и броневики. Один партизан забрался наверх для наблюдения.

«Справа, товарищи, справа. Ручными гранатами — ползут два танка, обходят нас со стороны!» — кричал наблюдатель. Тогда группа партизан перебегала в комнаты с правой стороны и забрасывала гранатами гитлеровцев, пытавшихся прорваться по улице. Завязывался бой не на жизнь, а на смерть. Пули влетали в окна, решетили обшарпанные стены, и с них, как белый град, сыпалась на партизан штукатурка.

«Огонь, товарищи, гранатами!» — кричал командир третьей роты, и гранаты летели вниз на танки.

Видя, что противник не уступает, гитлеровцы установили две пушки в конце Кавайской улицы и стали обстреливать дом. Снаряды взрывались на крыше, пробивали стены, внутрь сыпались кирпичи, черепица, обломки бревен и стропил. Пламя охватило все здание. Тогда командир батальона приказал спуститься на второй этаж.

Пока вражеская артиллерия непрерывно вела огонь, танки и броневики приближались к дому все ближе. От густого едкого дыма спирало дыхание. Схватка становилась все кровопролитнее: вокруг дома и на улице валялись убитыми уже свыше шестидесяти немцев. Пламя все разгоралось. Слышался треск обрушивающихся балок, огонь все невыносимей лизал своими горячими языками. Сопротивление внутри дома стало невозможным. Командир батальона, выглянув из окна и оценив обстановку, приказал отступить к другим постройкам, в глубь улицы. Партизаны вышибли оконные рамы нижнего этажа и повыскакивали во двор. Вражеские танки непрерывно стреляли в них справа и слева. Здание было окружено озверевшими гитлеровцами почти со всех сторон. Командир третьей роты вместе с несколькими партизанами бросился к танку справа и засыпал его гранатами, прикрывая отход товарищей. Вновь завязался ожесточенный бой. Трое были ранены, их подхватили и оттащили в сторону, подальше от врага. Командир третьей роты отдавал непрерывные приказы: «Огонь, товарищи, гранатами!» В последние секунды, когда почти все уже вырвались из окружения, осколок артиллерийского снаряда, разорвавшегося во дворе, угодил в него. Он согнулся, один из бойцов успел подхватить его и спросил: «Вас ранило, товарищ командир?» Тот с трудом приоткрыл глаза, поднял руку и слабым голосом выкрикнул: «Смерть фашизму!»