По волнам жизни - [170]

Помимо надоедливых циркуляров, все более невыносимым для честных учителей, не желавших быть орудием в руках захватчиков и марионеточного правительства, становилось и поведение Доменико Палончини.

Для Исмаила доносительство было равнозначно доносу на самого себя или на своих детей. Итак, надо из школы уходить. Но куда податься? Нелегко найти другую работу с таким же заработком. Карьеру в системе правосудия он мог бы начать с мирового судьи, и, если обратиться в министерство юстиции, есть надежда получить эту должность, но в провинции; последнее Исмаила не устраивало, особенно сейчас, когда отца уволили за то, что он не одобрял итальянцев и защищал союзников; у семьи не было другого источника дохода, кроме оклада Исмаила, поэтому прежде, чем уйти с преподавания, ему необходимо было подыскать себе другое место.

Что ему не удавалось решить в течение многих дней, судьба решила в мгновение ока.

Однажды, зайдя в здание суда первой инстанции вместе с одним коллегой, чтобы произвести экспертизу подписи, Исмаил встретил адвоката Николина Сарачи, которого знал давно, но редко видел — Николин был человек занятой и почти не заглядывал ни в «Курсаль», ни в «Савойю».

Адвокат, бойкий мужчина, с коротким ежиком волос, с густыми и седыми, словно накипь, бровями, с большим портфелем под мышкой, с которым никогда не расставался, порывисто вышел из канцелярии и лицом к лицу столкнулся с Исмаилом и его коллегой на лестнице. Его большие выпуклые глаза еще пуще выкатились от радостного удивления, скользнули по спутнику Исмаила и вновь уставились на приятеля.

— Ave, professor! Come va?[135]

Адвокат Николин Сарачи имел привычку встречать друзей латинским приветствием, оно само срывалось с его языка, а потом он добавлял «come va?», как бы желая уравнять итальянский с латинским. Он поинтересовался, по какому делу Исмаил зашел в суд, и посоветовал, куда обратиться. Потом сразу же, не задерживаясь, протянул руку со словами:

— Fugit irreparabile tempus![136]

И метнулся к лестнице.

Но Исмаил задержал его и напомнил об одном их разговоре. Однажды, случайно встретившись в баре «Часы», адвокат посоветовал Исмаилу бросить преподавательскую стезю и перейти в систему правосудия по той причине, что судейское дело намного прибыльнее, чем учительское, особенно в нынешнее время. Он посоветовал Исмаилу рассчитаться в гимназии, поступить стажером в его адвокатскую контору, а затем в ней же заняться адвокатской практикой. Он обещал Исмаилу тот же, какой он и получал, оклад, а после стажировки, когда он получит разрешение на адвокатскую практику, у него появятся и другие доходы, с процентов от прошений и заключаемых контрактов.

Адвокат, узнав о том, что Исмаил решил бросить школу и согласен пойти к нему стажером, обрадовался, пожал ему руку и сказал:

— Alea jacta est. Benissimo![137] Приходи в мою контору и приступай к работе немедленно!

Выйдя из здания суда и направляясь в «Курсаль», Исмаил увидел на улице госпожу Эльму Влёру в обществе двух рослых гренадеров — двух красавцев, похожих друг на друга как двойняшки. Госпожа Эльма Влёра, в голубом шелковом платье, плотно облегающем фигуру, слегка пополневшую с тех пор, как Исмаил давал уроки ее сыну, с пышной грудью, которая еще больше подчеркивала ее величественную, горделивую осанку, шла по улице, одаривая улыбкой всех, кто кланялся ей, и мурлыкала «Buongiorno»[138] с таким торжествующим видом, будто говорила: «Вот видите, какие удальцы меня сопровождают?»

И впрямь помолодевшая и похорошевшая, она напоминала поблекший цветок, который ожил после дождя.

Исмаил шел и размышлял: как все-таки несправедлива эта жизнь! Другие в расцвете сил жертвуют самым дорогим, что у них есть, — своей юной жизнью — и, еще недавно исполненные прекрасных надежд, погибают как герои ради своего идеала, а эта потаскуха кокетничает на улице без малейшего стыда, открыто демонстрируя свою грудь и бедра, в то время как ее муж жирует на окладе министра. Да, правы те молодые люди, которые хотят свергнуть этот строй, где господствует подобная несправедливость. Они знают, чего требуют и за что умирают! Они жертвуют своей жизнью, чтобы эти несправедливости — а им несть числа — навсегда исчезли с лица земли.

5

Придя в себя, Тель открыл глаза и огляделся. Поначалу ему было невдомек, где это он: голова болела, в глазах стоял туман. Все тело ломило; казалось, будто его разорвали на части. Что-то твердое и холодное упиралось в лопатки.

Он оперся рукой, чтобы повернуться на бок, и ощутил под ладонью цемент, хотел вытянуть ноги, но они уперлись в стену, и тут им овладело ощущение, которое он уже испытывал дважды в прошлом: впервые — пять лет назад, а во второй раз — три года назад.

Оказывается, его бросили в тюремную камеру.

И тогда из глубины сознания, словно со дна темного колодца, проступили неясные и раздробленные образы, постепенно возвращая его к реальной жизни.

Всплывавшие в памяти события отчего-то мелькали перед глазами, как в прокручиваемом в обратную сторону фильме: он увидел, как бросается вместе с товарищами на выручку Коци, распластанному на тротуаре напротив памятника Фемистоклу, но в эту минуту сильный удар оглушает его. Здесь в его сознании образовался провал и память провалилась в него, как тяжелый камень в глубокую пропасть. Перескочить через эту расщелину или попытаться вспомнить все сначала?