По волнам жизни - [13]

— Аферим[11]!

Табакерка снова водружалась в карман жилета, а Ходжа поворачивался к маленьким «кяфирам» и бросал торжествующе:

— Ну, слышали, как надо отвечать, нечестивцы?

После уроков Исмаил с друзьями бежали к пустырю возле Шалвар или Намаздьи{28} и играли в мяч до самых сумерек, совершенно забывая о существовании Ходжи Чосьи и джюза.

Однажды, возвращаясь с пустыря Намаздьи и расходясь по домам, а жили ребята на Кавайской улице, Исмаил с компанией услышали красивую песню, долетавшую из окон кафе «Сплендид».

— Пошли поглядим, — предложил самый бойкий мальчик.

Сквозь просветы в белых занавесках они увидели женщину яркой внешности в черном платье. Оно сильно облегало ее плотную фигуру с широкими бедрами, а глубокое декольте обнажало холеную шею и полную грудь, обтянутую легкой тканью. Рассыпанные по плечам длинные черные волосы были гладкими и блестящими. Она стояла у белой колонны и пела грубоватым, низким, с хрипотцой, голосом, слегка потряхивая круглыми плечами:

Ламадапам, джимидаджим,

Аман Роза джим!

Ей аккомпанировал на уде{29}, наклонив голову и энергично ударяя по струнам, смуглый мужчина, напоминавший арапа крутыми завитками густых смоляных волос.

Закончив петь, женщина подошла к столику, за которым сидел толстячок с длинными, закрученными кверху усами и круглым пузом, лежавшим у него на коленях, как маленький бочонок, и подсела к нему. Мужчина тут же крикнул:

— Официант, шампанского!

Пробка бутылки громко выстрелила, официант ловко и быстро наполнил бокалы. Искристое вино пузырилось и шипело, пузырьки лопались один за другим, а в глазах певицы сверкали огоньки неутолимой жажды.

Потом толстопузый посетитель, охмелев от шампанского и близости прекрасной Розы, заезжей шансонетки, повергшей к своим ногам все мужское население Тираны, вызвал хозяина и громко приказал:

— Закрывай кафе!

Содержатель заведения посмотрел на мужчину с сомнением: заурядный костюм гостя не вызывал у него доверия. Но толстяк сунул руку во внутренний карман пиджака, достал туго набитый бумажник, бросил деньги на мраморный столик и, потирая длинные усы, небрежно бросил:

— Выручку и расходы я тебе покрою!

Роза обняла толстяка своей полненькой ручкой, украшенной двумя тяжелыми серебряными браслетами, ластясь к кавалеру, как мурлычущая кошка.

Вскоре посетители стали потихоньку расходиться. В кафе остались только хозяин, мирно дремавший за стойкой, пузан, аккомпаниатор с шевелюрой арапа, по-прежнему бренькающий на уде, и пьяная Роза, продолжавшая петь своим грубым, хрипловатым контральто:

Ламадалам, джимидаджим,

Аман Роза джим…

5

Вечером, в праздник 28 Ноября{30}, маленький Исмаил вместе с другими школьниками и учителями вышли на улицы Тираны. В руках они несли красные бумажные фонарики, освещавшиеся изнутри свечой, и плошки-светильники с золой, пропитанной керосином.

Шагали они по трое, держа высоко над головами фонарики и зажженные плошки, и пели, пели одну из новых, но уже снискавших известность песен:

Тирана, Тирана

В красивом уборе,

Сияет, как Зана{31},

Столица страны.

Эту песню Исмаил пел вдохновенно целыми днями. Пел по дороге в школу и после уроков. Насвистывал, потом снова затягивал мелодию и пел уже со словами. Он пел ее очень радостно, потому что Тирана — город, где он теперь жил, — стала в этом году столицей Албании. Он не понимал, разумеется, что для страны значит столица, но Тирана, наверняка самый красивый албанский город, раз уж ее сделали столицей. В песне было несколько непонятных ему слов, и там, где это получалось, Исмаил заменил их своими. Он не пел, например, «сэли» — «резиденция», а пел «сэльви» — «кипарис», потому что так звучало приятней для слуха. Кипарис — то есть такая же большая и прекрасная, как это дерево, столица. Конечно же, кипарис. Слово «резиденция», думал он, оказалось в тексте по ошибке. И ошибку мальчик исправил по-своему.

Исмаил частенько подходил к своей бабушке, сидевшей обычно на миндере, покрытом зимою велендзой{32}, а летом — белыми шкурами. До самой весны бабушка носила внакидку тулуп, потому что, как говорят в народе, «только когда одевается листвою шелковица, начинает раздеваться человек». На кончике носа у бабушки сидели овальные очки в желтой оправе, державшиеся на шелковом шнурке; в руках у нее мелькали спицы — бабушка вязала очередную пару длинных носков своему любимчику. Мальчик подходил к ней, просил бечевку для воздушного змея и, получив желаемое, нежно целовал свою бабушку, затем начинал распевать:

— Тирана, Тирана…

Старушка любовно смотрела на внука и, улыбаясь, говорила:

— Ах ты, сокровище мое, радость ты моя, целый день поет как соловушка!

И снова бралась за спицы, глубоко вздыхала, вспомнив вдруг покойного мужа, и бормотала себе под нос:

— Пожил бы еще несколько лет, бедняга, не нарадовался бы на своего любимого внука!

«Какая у меня чудесная бабушка!» — думал Исмаил. У нее, как в лавке старьевщика, всегда есть все, что ни потребуется, прямо залежи драгоценных вещей.

— Бабуль, скажи, у тебя есть марка?

И бабушка давала ему марку.

— Бабуль, у тебя не найдется столярного клея?

И бабушка находила клей.

Она тотчас доставала все, чего бы ни попросил ее маленький внук. Откладывала спицы и вязанье, вставала, шла к своему сундуку, открывала, рылась в нем и приносила именно то, что ему было нужно. Мальчик частенько разыскивал игрушки, которые сам же, наигравшись ими, куда-то забрасывал и потом не мог найти. А бабушка подбирала все это и прятала, зная наперед, что Исмаил как раз их и попросит.