По ту сторону прав человека. В защиту свобод - [31]

Следовательно, если согласиться с тем, что для защиты и укрепления прав сначала надо утвердить политическое, вполне очевидно, что, атакуя политическое, постоянно пытаясь сократить его прерогативы, теория прав подрывает основания своей собственной реализации. Человек может обладать правами лишь в рамках политики, в политическом жизненном мире, разделяемым сообществом, поскольку всякое право зависит от социально–политических условий, в которых оно было утверждено[182]. И если формальные права — это права, лишенные значения (права на труд недостаточно для того, чтобы найти работу, право на образование не слишком–то важно, если государственные органы не имеют финансовых средств, чтобы гарантировать бесплатное образование), точно так же и индивид сам по себе не может быть подлинным субъектом права. Права могут быть лишь предикатами статуса гражданина. «Если человек достигает уровня человечества, становясь гражданином, — отмечает Мириам Рево д’Аллон, — то есть получая политический статус, и если, обратно, он теряет свои собственно человеческие качества, утрачивая тот же статус, права человека предполагают применение, которое коренится в бытии–гражданином»[183]. И наоборот, люди могут приобрести права лишь внутри определенной политии, в контексте существования, который гарантирует им конкретную способность ими воспользоваться. А это означает, что в конченом счете права утверждают и выражают различие между людьми, а вовсе не тождество[184].

Но нужно пойти дальше и задаться вопросом о самой возможности продолжать говорить на языке прав. Поскольку теория прав человека внутренне связана с либеральной идеологий, любая попытка дать ей новую, не либеральную формулировку скорее всего потерпит провал. Стоит понять, что права, к которым обычно обращаются, — это не столько права, сколько обязанности правителей и, соответственно, способности и свободы, которые подчиненные могут законно требовать в том случае, если им в них отказано.

Конечно, речь совсем не о том, чтобы отдать защиту свобод на откуп идеологии прав человека, и еще меньше о такой критике последней, которая пыталась бы легитимировать деспотизм. Напротив, речь о том, чтобы показать, что необходимая борьба против всех форм тирании и угнетения — вопрос фундаментально политический, а потому он и решаться должен политически. Иными словами, речь о том, чтобы выйти за пределы юридической сферы и поля нравственной философии и заявить, что власть политического авторитета должна быть ограниченной не потому, что у индивидов по самой их природе есть неограниченные права, а потому, что полития, в которой царствует деспотизм, — это плохое политическое общество, а необходимость сопротивления угнетению вытекает не из врожденного права, а из того, что политическая власть должна уважать свободу членов общества. Короче говоря, люди должны быть свободны не потому, что «у них есть на это право», а потому, что общество, где уважаются фундаментальные свободы, в политическом отношении лучше общества, в котором они не уважаются, не говоря уже о том, что оно предпочтительнее в моральном плане.

Из всего это следует, что принципиальную роль следует вернуть гражданству, понимаемому как активное участие в публичной жизни, а не в качестве понятия, ставшего инструментом для получения прав. «Согласие с минимальными требованиями демократического политического порядка, то есть с полным равенством прав и обязанностей каждого, — пишет по этому поводу Жан–Франсуа Кервеган, — ведет к отказу от всякого метафизического, антропологического или даже морального обоснования прав человека, и прежде всего фундаментальных из их числа, и переходу к чисто политическому обоснованию, которое, соответственно, опирается исключительно на принцип гражданского равенства индивидов–граждан (а не естественного равенства, поскольку нет ничего менее эгалитарного, чем природа)»[185].

Равным образом мы приходим к реабилитации понятия принадлежности определенному политическому сообществу, без которого свобода, равенство и справедливость остаются всего лишь бездейственными абстракциями. Такая принадлежность, никоим образом не изолируя индивида и не угрожая его бытию, дает ему, напротив, «возможность быть значимой единичностью, — пишет Рево д’Аллон. — Чтобы “политически” обосновать права человека, политику и гражданство нужно мыслить не только во вторичном горизонте гарантии субъективных естественных прав, но и как первичное условие, которое обосновывает действенное осуществление совместной жизни. При этом — два этих момента очевидно связаны — также надо пересмотреть вопрос индивидуалистического обоснования социального и начать мыслить индивидуальную единичность через единичность принадлежности или даже множественную единичность. Последняя опирается не на индивидуальное обоснование, а на отношение к общему миру. Поскольку, если “право на обладание правами” неотделимо от принадлежности к организованному политическому сообществу, которое именно по этой причине не сводится к ассоциации индивидов, незаменимая единичность человека обусловлена не своим самодостаточным основанием, а принадлежностями к той или иной группе, которые дают возможность его индивидуации»