По ту сторону прав человека. В защиту свобод - [29]
Демократические голоса, которые не соответствуют правам человека, следовательно, тут же отвергаются как «иррациональные» и нелегитимные. Та же самая идеология выступает против того, чтобы у народа спрашивали, к примеру, посредством референдума, мнение по некоторым слишком «болезненным» вопросам. В этом контексте вполне уместным оказывается разоблачение «популизма»: когда речь заходит о «правах человека», народ начинают подозревать в том, что далеко не всегда он способен на правильные мысли.
«Из признания и провозглашения прав человека, — пишет также Жан–Франсуа Кервеган, — следует то, что на суверенитет, будь он монархическим или народным, налагают непреодолимые ограничения»[161]. Однако всякое ограничение народного суверенитета представляет собой посягательство на само основание демократии. Оно равноценно тому, что граждан обязывают подчиняться не только тем руководителям, которых они сами же и выбрали. Из него вытекает то, что верховным авторитетом, которому граждане должны подчиняться, является уже не авторитет избранных руководителей, а авторитет международных организаций и юрисдикций, члены которых, выступая едва ли не от имени истины, данной в откровении, вообще не обладают демократической легитимностью. Поскольку народный суверенитет ограничивается определенными оговорками, налицо возврат к политической и социальной гетерономии[162].
Примечательно то, что сегодня авторитарные правительства гораздо чаще упрекают не в том, что они нарушают правила демократии, а в том, что они не «соблюдают права человека». Чтобы как–то справиться с политической нестабильностью, сковывающей глобальное расширение рынков, Трехсторонняя комиссия, созданная в 1973 году и включавшая в качестве главных теоретиков Сэмюэля Хантингтона и Збигнева Бжезинского, выразила пожелание ограничить сферу демократических практик в странах третьего мира. «Чтобы удовлетворить два этих требования — ограничения демократии и сохранения капитализма, — пишет Эдмон Жув, — было найдено специальное снадобье: идеология прав человека»[163].
Переопределение демократии как «режима, который соблюдает права человека», то есть, в конечном счете, ее сведение к демократии либеральной, является, следовательно, интеллектуально несостоятельным[164], однако в политическом отношении весьма выгодным, поскольку оно позволяет отвергнуть всякое политическое решение, расходящееся с идеологией прав человека, объявив его противоречивым. Жан–Фабьен Спиц констатирует, однако, то, что подобный подход сам является противоречивым, поскольку «утверждать, что права индивидов зависят от разума и природы и при этом исключать их из списка вопросов, обсуждаемых теми, кто наделен разумом, — значит подрывать их рациональное основание»[165]. (В действительности, антидемократическим может быть объявлено только такое голосование большинства, которое приводит к отмене демократии, поскольку подобное решение противоречило бы цели, для которой голосование выступает всего лишь средством).
«Невозможно сказать ничего конкретного о политике прав человека, — писал Клод Лефор, — пока не исследовано то, имеют ли эти права собственно политическое значение». В поворотной статье 1980 года Марсель Гоше утверждал именно то, что «права человека — это не политика»[166]. В этой статье он, соответственно, определил «величайшую опасность, которую скрывает в себе возвращение к правам человека и которая заключается в том, что есть вероятность снова попасть в колею и тупики мысли, противопоставляющей индивида обществу, уступить старой иллюзии, уверившись в том, что можно опираться на индивида и отправляться от него, его требований и прав, чтобы прийти к обществу. Словно можно было бы отделить поиск индивидуальной автономии от стремления к автономии общественной»[167]. В заключении он писал: «Права человека — это не политика, поскольку они не позволяют нам увидеть то общество, в которое они помещены. Они могут стать политикой лишь при том условии, что мы сможем признать отчуждающую динамику индивидуализма, которую они несут в себе в качестве своей естественной составляющей, и найдем средства ее преодоления»[168].
Двадцать лет спустя Гоше опубликовал новую статью, в которой он возвращается к той же проблематике, углубляя ее[169]. Здесь он уже не ограничивается утверждением, что «политика прав человека» ведет к коллективному бессилию. Он показывает также, что демократия, желая следовать подобной политике, подрывает «основания, на которых она покоится, и уничтожает те инструменты, которые ей нужны».
Как он поясняет, идеология прав человека выделяет внутри обществ юридическую составляющую в ущерб политической и социально–исторической: «Мы являемся свидетелями реванша права и, соответственно, заката политического и социально–исторического»[170]. Эта идеология, кроме того, отстаивает строго индивидуальные права. И «если на горизонте прорисовывается опасность, она в ослаблении коллектива перед требованием индивидов»[171]. В действительности, любая демократическая политика должна признать то, что общество, за которое она отвечает, превышает простую сумму индивидуальных составляющих, иначе в нем просто не было бы общей воли. Вот почему «политика прав человека в качестве демократической политики просто несостоятельна. Она терпит поражение в том, что способствует формированию общества, общий план которого ускользает от его членов. Она, конечно, может расширить прерогативы индивида в обществе; чем больше ей это удается, тем больше расплывается образ всей совокупности индивидов в целом; и тем меньше она становится понятной и управляемой […] Политика прав человека поворачивается спиной — и иначе она не может — к перспективам подлинного самоуправления коллективности»
