По ту сторону прав человека. В защиту свобод - [25]

«Современный гуманизм — это абстрактный субъективизм, — пишет Жан–Луи Вюльерм. — Людей он представляет заранее сформированными индивидами, субстанциями, выступающими универсальными носителями одних и тех же атрибутов, готовыми выдвигать одни и те же требования во всех обстоятельствах в соответствии с формальными правилами, выводимыми из одной и той же рациональности»[135]. Очевидно, что из этого индивидуализма или атомизма проистекает контрактуализм: поскольку в начале нет ничего, кроме изолированных индивидов, образование обществ можно объяснить только договором, юридической процедурой, относящейся к области частного права: если рынка еще нет, только такой договор может обойти огромное затруднение, связанное с необходимостью обосновать легитимность общества принципом независимости индивида, то есть «наиболее асоциальным из всех возможных принципов»[136]. Однако в учении прав человека общественный договор не меняет природы индивидов. Общество остается просто суммой индивидуальных атомов, наделенных суверенной волей и в равной мере движимых рациональным стремлением к наибольшей выгоде. Каждый субъект самостоятельно определяет свои цели, к обществу он присоединяется лишь в той мере, в какой оно ему служит. Иными словами, только индивид существует на самом деле, тогда как общество или коллектив — всего лишь абстракция, обманка, некая прибавочная реальность.

Для теоретиков прав в политике, следовательно, нет ничего естественного. По отношению к естественному состоянию она представляет собой искусственную или привнесенную надстройку. Эта надстройка, чтобы быть легитимной, должна служить индивиду и ни в коем случае не определяться в качестве действия, проводимого коллективом: так, во второй статье Декларации 1789 года мы можем прочесть: «Цель всякого политического союза — обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека». Следовательно, внутри общества человек первоначально определяется не в качестве гражданина, а в качестве члена «гражданского общества» (или частной сферы), которая сама определяется как часть общества, которая вполне может отстраниться от политической жизни (или публичной сферы). Вот почему теория прав отдает приоритет частным правам индивида. Как пишет Марсель Гоше, «вопрос не в какой угодно версии прав человека, а именно в строго определенной версии, которая состоит в том, что присущность прав личности противопоставляется принадлежности гражданина определенному обществу»[137].

Вначале казалось, что теория прав человека выступает только против одной конкретной политической формы, а именно деспотизма. Но в действительности ее критика бьет по любой форме политики. Ключевая идея состоит в принципиальном, всегда таящемся противостоянии индивида и сообщества или коллектива, к которому он принадлежит. Индивиду якобы всегда угрожает то, что превосходит его индивидуальное бытие, так что лишь утверждая свои прерогативы индивида он может обезопасить себя от этой угрозы. С этой точки зрения, ни общество, ни семья, ни государственные власти, ни социальные отношения, ни даже культуры не воспринимаются в качестве того, что также могло бы дать ему защиту. Отсюда необходимость гарантировать действиям индивида неприкосновенную и «священную» сферу.

Не будет преувеличением сказать, что провозглашение прав с самого начала несет антиполитический смысл. Как отмечает Карл Шмитт, оно означает, что «сфера свобод индивида в принципе является безграничной, тогда как сфера государственных властей — столь же принципиально ограниченной»[138]. С другой стороны, теория прав человека создает радикальную новацию — свободу, независимую от всякого участия в политических делах, свободу индивида, отделенную от свободы политического сообщества, к которому он принадлежит, — такую идею в античности сочли бы «абсурдной, аморальной и недостойной свободного человека». (Карл Шмитт). Наконец, если права в принципе не имеют ограничений, обязанности, напротив, могут быть лишь ограниченными — потому, что они, будучи привязаны к социальной жизни, не могут быть изнанкой прав, присущих природе человека, и одновременно потому, что, с точки зрения теории прав, было бы противоречием мыслить безграничные обязанности по отношению к инстанциям, которые, как считается, всегда несут в себе угрозу индивиду. При таком подходе некоторые вопросы намеренно обходятся стороной, например вопрос о том, действительно ли и в каких именно обстоятельствах у коллектива могут быть права на индивидов, его составляющих. В лучшем случае всякое ограничение прав политической властью может получить статус лишь исключения.

Хорошую иллюстрацию того, как утверждение суверенности индивида обязательно вступает в противоречие с политической организацией общества, можно найти в предпринятых во время Французской революции попытках примирить права человека с правами гражданина, то есть решить вопрос, который во многих отношениях напоминает старую проблему единства души и тела.

Во второй статье Декларации 1791 года утверждается, что единственное предназначение прав гражданина — сохранение прав человека. Это утверждение повторяется в первой статье Декларации 1793 года. Тем самым революционное право стремиться, что совершенно очевидно, примирить субъективное право с объективным, естественное право — с позитивным, гарантировав таким образом объединение гражданского статуса и принадлежности к человечеству. Однако при Революции «естественного» человека на самом деле можно застать только в обличье гражданина. Одна из причин, вероятно, в том, что революционная власть пришла на место уже существовавшей государственной власти, тогда как американские Декларации прав были провозглашены в совершенно ином контексте и были нацелены на собирание нового политического образования из множества осколков и частей