По ту сторону прав человека. В защиту свобод - [26]
Исследуя под теоретическим углом зрения определение прав человека и прав гражданина в Декларации 1789 года, Карл Маркс в свою очередь отмечает, что в либеральном буржуазном праве совместное развитие двух этих сфер риторически остается возможным, однако на практике оно представляется противоречием, поскольку оно разделяет человека на две части и приписывает ему внутри каждой из сфер цели, которые невозможно ни примирить, ни даже сочетать друг с другом.
Марк не только отлично понимает, что за правом на труд скрывается, прежде всего, власть капитала, но и видит, что вместе с абстрактной всеобщностью «человека», права которого провозглашаются, первым делом утверждаются именно частные интересы. Вот почему он разоблачает формализм прав человека и их присвоение имущим классом, который один только может определить своими законами то, в каких пределах должна осуществляться свобода каждого. Права должны быть применимы ко всем, но на деле они, по существу, ограничены буржуазией. Маркс пишет: «так называемые права человека, droits de l’homme, в отличие от droits du citoyen, суть не что иное, как права члена гражданского общества, т. е. эгоистического человека, отделённого от человеческой сущности и общности […] Речь идёт о свободе человека как изолированной, замкнувшейся в себя монады»[142]. Утверждать, что цель всякого политического союза — это защита прав человека, сводить права гражданина до роли «простого средства для сохранения этих так называемых прав человека» — значит ставить человека как гражданина на службу эгоистическому человеку: «наконец, не человек как citoyen, а человек как bourgeois считается собственно человеком и настоящим человеком […] Реальный человек признан лишь в образе эгоистического индивида, истинный человек — лишь в образе абстрактного citoyen»[143].
Тезис Маркса был специально подвергнут критике Клодом Лефором, который утверждает, что как раз абстракция прав человека, их антиисторический формальный характер составляет их ценность и гарантирует возможность обращения к ним в какой угодно ситуации. По словам Лефора, именно потому, что права человека — это права человека безо всяких конкретных качеств, они могут соответствовать своему определению: «Права человека приводят право к основанию, которое, несмотря на свое именование, не имеет формы, представляется внутренним для него и в этом ускользает от любой власти, которая бы намеревалась им завладеть»[144]. Однако Лефор не объясняет, как такие права, которыми не могла бы завладеть ни одна «власть», могли бы гарантироваться и применяться вне рамок политики, которые сами предполагают определенную власть.
Это поднимает общую проблему осуществления прав. Права человека, в действительности, относятся к современному естественному, а не позитивному праву. И, в отличие от последнего, естественное право само по себе не имеет никакого средства принуждения. Это «безоружное» право, причем современное естественное право еще более безоружно, чем древнее, поскольку оно не признает социальной природы человека. Права, понимаемые в качестве неотчуждаемых атрибутов субъекта, то есть права, соблюдения которых может требовать всякий человек уже потому, что он человек, «сами по себе не имеют юридических аспектов или значения» (Симон Гойар–Фабр). Чтобы у них могли появиться такие юридические аспекты, они должны быть закреплены регламентациями позитивного права, которое мыслимо только внутри определенного общества. По сути, только позитивное право может сказать, кто должен пользоваться подобными правами, кому и в какой мере наносится ущерб в том случае, если они не применяются, и т. д. Иными словами, субъективные права, постулируемые в качестве чего–то внешнего факту социальности, реальной действенности могут достичь только в социальных рамках. И это первый из парадоксов. Режи Дебре резюмирует его так: «Тот, кто желает быть просто индивидом, чтобы пользоваться всей полнотой свободы, забывает, что не бывает прав человека без юридической формы того или иного государства»
