По ту сторону - [26]

Его планы и амбиции росли, и старая квартира на окраине становилась им мала и тесновата. Тогда Даррен переехал в новую, просторную, обставленную по последней моде квартиру в одном из центральных районов города. Он сразу полюбил ее за то, насколько непохожа она была на то, что окружало его раньше. Она была антиподом его прежней жизни. Он хотел стать достойным обитателем такого жилища — гордым, независимым и, конечно, превыше всего — успешным. И вновь, как по мановению волшебной палочки, все прошло по плану.

Даррен уже не смог бы вспомнить, когда именно он начал перегорать, как не замечаешь поначалу, как прямая дорога, по которой ты шел, начинает идти под уклон: сначала почти незаметно, а потом наклон становится все больше. Так и Даррен очнулся посреди пути, когда подняться наверх без посторонней помощи уже не смог бы. Остается либо стоять на месте, либо двигаться, но только по наклонной вниз. И он двигался, все ниже и ниже погружаясь в темноту. Избранный путь уже не радовал его, но оставаться без движения было и вовсе невыносимо. Он стал терять интерес. Теперь он старался делать все как можно медленней и вкладывать в это гораздо меньше сил — лишь бы замедлить спуск. К тому моменту он уже достиг всего, чего, как ему казалось, хотел. Работа на этом этапе его жизни волновала его исключительно как источник заработка и возможность соблюдать приличия, поддерживать видимость нормальности. Крайне редко он получал от нее удовольствие. Его вообще перестали радовать вещи, занимавшие раньше. В лучшем случае, он испытывал некое облегчение из-за того, что мрачные мысли временно покидали его. Но это облегчение было пустым. Оно впускало лишь бестелесные призраки эмоций, неспособные заполнить растущую внутри дыру. Отвлекаясь от работы, он иногда находил в себе силы предпринять новую безуспешную — и, по сути, обреченную на провал — попытку выбраться из своей мрачной ямы, залезть вновь наверх, к свету. Но там, внизу, скользкая, прогнившая почва уходила у него из-под ног и пусть ему удавалось наткнуться на сухой, крепкий участок, подняться достаточно высоко не удавалось — подъем был слишком крутым, а Даррен чересчур быстро выбивался из сил. Так и барахтался он, стремительно приближаясь ко дну, с которого уже не подняться, стремясь к свету и страшась его.

Но прямо сейчас, в эту самую минуту, лежа под уютным уродливым пледом, он думал не об этом. Он думал только о том, как все начиналось. И как он дошел до этого? Тогда, в начале, они все были полны надежд и мечтаний. Он так глубоко погрузился в колыбель воспоминаний, что почти физически ощущал трепет, с которым он впервые, слегка дрожащими руками, перелистывал страницы газеты в поисках своей статьи и, конечно, имени, Даррен С. (теперь уже просто Д. С. — так больше лоска), под ней. Добравшись почти до конца, перевернув почти все листы, он наконец увидел жирные буквы, символизировавшие тогда название колонки. «Dell’arte» Он знал, что где-то здесь напечатаны его слова. Обессмерчены его мысли и, посредством этого, он сам. Ему не сразу удалось рассмотреть заветные шесть букв своего имени. Его глаза нервно бегали по казавшимся сплошным тексту и никак не могли сфокусироваться на нужной строке. И вот он все-таки нашел то, что искал. Взгляд застыл. Губы растянулись в одной из тех глупых улыбок, которыми выдают себя счастливые люди. Первым чувством охватившем его, было облегчение. До последнего он не верил, что тернистый путь к успеху действительно приведет к звездам. Ведь тогда, держа в руках несколько широкоформатных листов, рассыпающихся в руках, как им это свойственно, он вначале и не думал увидеть там то, на что надеялся. Это переживание было лишено каких-либо на то оснований и все же не покидало его с момента сдачи финальной версии статьи в редакцию. Он ожидал провала. Ожидал, что его «вырежут» в последний момент. Не хотел этого, безусловно, но был морально к этому готов. Философия эмигранта всегда в действии. Именно поэтому первым чувством стало облегчение. Значит, он действительно на верном пути. За облегчением последовала головокружительная смесь из радости, восхищения, гордости и волнения, связанного с будущим. Он тут же позвонил домой родителям и даже выслал им один экземпляр почтой. Больше он этого не делал.

И он уже не чувствовал всего этого. Он даже не помнил, что эти чувства значат. Он помнил только названия и то, как отмечал их присутствие. Иногда, как в эту ночь, Даррену хватало и призрачных напоминаний об эмоциях, на которые он когда-то был способен, чтобы дать понять ему, что сдаваться и посылать все к чертям было бы не самым мудрым решением.

Интересно, что стало с остальными? Даррен слишком редко появлялся на общих сборах и почти не говорил со старыми коллегами, а новых и вовсе не признавал. Он мог быть уверен только в одном — Мэтт, их неунывающий вождь, остался прежним. Только Даррен на него смотрел совершенно другими глазами. Шесть лет назад энтузиазм и фанатичное следование своим принципам главного редактора вызывали в нем чувства, близкие к поклонению. А сейчас этот бескрайний оптимизм только раздражал. Неужели он не понимает, насколько хрупко их положение? Ведет себя так, будто естественный отбор отменили вместе со способностью приспосабливаться к изменяющейся окружающей среде. Но Мэтт отказывался меняться. Он был уверен, что лучше в очередной раз прогорит и начнет все с нуля, чем предаст самого себя. У Даррена подобный идеализм вызывал разве что презрительный смех. Остальные оставшиеся из пионеров «