По страницам "Войны и мира" - [16]

9. СМОТР В БРАУНАУ

Первая картина войны, которую рисует Толстой, — не сражение, не наступление, не взятие кре-

пости, не оборона даже; первая военная картина — смотр, какой мог бы происходить в мирное вре-

мя. И с первых же строк, повествующих о войне, даже с первой фразы, Толстой дает понять, что вой-

на эта не нужна народу, ни русскому, ни австрийскому:

«В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и

еще новые полки приходили из России, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Брау-

нау».

Кто мог тогда предполагать, что почти через сто лет в этом самом Браунау родится мальчик,

чье имя проклянет человечество в двадцатом веке, — Адольф Шикльгрубер. Став взрослым, он возьмет

себе фамилию Гитлер и, забыв уроки Наполеона, поведет свои войска в Россию...

А пока Браунау — маленький австрийский городок, где находится главная квартира Кутузова и

куда собираются русские войска, среди них — пехотный полк, в котором служит разжалованный в

солдаты Долохов.

У генерала, командира полка, одна забота: «лучше перекланяться, чем недокланяться». Поэто-

му усталые солдаты после тридцативерстного перехода «не смыкали глаз, всю ночь чинились, чи-

стились»; поэтому такую ярость вызывает у генерала неположенный цвет шинели Долохова; поэто-

му «звуки усердных голосов, перевирая», повторяют приказ:

«Командир третьей роты к генералу! командира к генералу, третьей роты к командиру!..» И,

наконец: «Генерала в третью роту!»

18

Поэтому генерал кричит на командира третьей роты Тимохина, пожилого заслуженного офицера;

называет злосчастную шинель Долохова то сарафаном, то казакином; не без юмора замечает: «Что,

он в фельдмаршалы разжалован, что ли, или в солдаты?..» — и, распаляясь, утверждаясь в своем гне-

ве, который уже ему самому понравился, останавливается только перед наглым взглядом Долохова и

его гордым звучным голосом: «Не обязан переносить оскорбления».

Роман Толстого называется «Война и мир», — уже в этом названии контраст, резкое проти-

вопоставление будней войны и будней мира; казалось бы, на войне все иначе, все по-другому, чем в

мирной жизни, и люди проявят себя здесь не так, как в светских гостиных; выступит иная, лучшая их

сущность...

Оказывается, ничего подобного. Отчаянный и наглый Долохов остается самим собой; в солдат-

ском строю он тот же, что в разгульной компании Анатоля Курагина. Полковой командир, «плот-

ный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому», не был нам знаком

раньше, но «а его месте мы легко можем представить себе знакомого нам князя Василия, — он

вел бы себя точно так же, и девиз «лучше перекланяться, чем недокланяться» вполне бы ему

подошел. Мы еще не видели на войне князя Андрея, но не можем себе представить, чтобы он испу-

гался генерала, как Тимохин, или был озабочен переодеванием солдат, как генерал. Зато очень лег-

ко представить себе Бориса Друбецкого адъютантом командира полка, выполняющим все его бессмыс-

ленные требования...

Оказывается, на войне люди проявляют себя так же, как в мирной жизни, — может быть, толь-

ко ярче выступают их характеры; нет контраста между войной и миром; есть другой контраст: как в

мирной жизни, так и на войне одни люди честны, другие — бесчестны и думают не о деле, а о своей

выгоде.

Полк прошел тысячу верст из России. Солдатские сапоги разбиты; новую обувь должно было до-

ставить австрийское ведомство и не доставило: полкового командира это заботит мало. Полк не готов к

боевым действиям, потому что нельзя воевать босиком, но полковой командир хочет показать главноко-

мандующему как раз обратное: все в порядке, полк готов к войне.

Только вот в чем беда: главнокомандующему не этого надо. Кутузов «намеревался показать

австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России». Он-то знает,

какое значение имеет обувь; после смотра солдаты скажут о нем: «Не... брат, глазастей тебя, и сапо -

ги и подвертки все оглядел...»

Все, что делает и говорит Кутузов, обратно тому, что делает и говорит молодцеватый, несмотря

на свою тучность, полковой командир. Кутузов стар; Толстой подчеркивает, что он, «тяжело ступая...

опускал ногу с подножки», что голос у него слабый, что шел он «медленно и вяло». Полковой ко-

мандир тоже немолод, но старается выглядеть молодым; он неестествен — Кутузов прост в каждом дви-

жении, «точно как будто и не было этих двух тысяч людей, которые не дыша смотрели на него и на

полкового командира».

Тот самый капитан Тимохин, который вызвал гнев полкового командира из-за синей шинели До-

лохова, привлекает внимание Кутузова:

«— А, Тимохин! — сказал главнокомандующий...

...в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось,

посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому

Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно от-

вернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.

—Еще измаильский товарищ, — сказал он. — Храбрый офицер! Ты доволен им? — спросил