По Соображениям Совести - [10]

Наверное, именно поэтому, тот самый мужчина, жизнь которого так сильно изменилась из-за человека, которого он спасает, поднял его на свои постаревшие, но все еще крепкие плечи. Наверное из-за этого он окутывает его соломой, что так удачно оказалась в его тележке. Наверное именно поэтому он берет в руки поводья, садится за лошадей, дает им шпоры, везет к своей обители. Именно поэтому эта коварная дама, соединяя двух людей, двух неизведанных друг другу противников, что, подобно Каину и Авелю, были друг другу братьями, родственными душами двух баррикад, она обрекает его на жизнь.

Теперь Ян Полька, присаживаясь на тумбочке, смотрел на мужчину в пилотном комбинезоне. Он сидел, задумчиво удерживая два кулака сцепленными. Он смотрел на него. Точнее, не совсем на него. Он видел мужчину. Смотрел на его черты лица, слушал, как он ревел, окутывал его в свои одеяла, затапливал ему печку. Он смотрел на то, что он представлял. Он смотрел на нацию, от которой тот пришел. Он смотрел на его идею. Он видел его поступки.

Он смотрел на нашивку. Столь знаменитую в те времена. Одну из самых близких для постаревшего юноши. Одну из тех, что затрагивали всю его сущность.

Он смотрел на нашивку Luftwaffe.

В этот раз он не смог убежать. Он вздохнул, закрывая лицо руками. Кажется, что за этим импровизированным покровом можно было слышать, как этот юноша, или, уже подавно его можно называть мужчиной, если не стариком, плакал.

VI – Bellum est non prohibire. Bellum est intra

– Я не могу его здесь оставить – заявил он, скрестив руки.

– Ты отправился в лес. Зачем? – отведя взгляд с пола, возвратив его на Яна, спросила она

– Это не важно, – он нахмурился, – Заберите его.

Она поднялась со стула, выпрямляясь перед ним. Положив руку ему на плечо, проговорила:

– Тебе придется сказать, – милосердно, совсем по дружески, проговорила она, – Ты знаешь, как работает комиссариат.

– Я им скажу, – он продолжал настаивать на своем, – Не сейчас. Не тебе. Пришли кого-нибудь за ним.

– Завтра

– Сегодня

– Мы не так близко к фронту. Мы не так близко к центру. Завтра.

Он нахмурил брови, поскрежетал зубами. Проговорил:

– Завтра

Она вновь похлопала его по плечу, фальшиво улыбнулась, и, не скрывая собственной спешки, за одно еще и отвращения, схватила пальто, удаляясь из избы.

Он стоял, задумчиво всматриваясь в дверь. Лишь когда услышал заветное «Но!», стук копыт, колеса, рвущиеся сквозь снежные завалы, он вздохнул, присел на стул, что ранее использовала дама, и вновь всматривался в своего гостя.

Тот подавно пришел в сознание. Еще ночью. Она далась ему тяжело. Как Яну, так и немцу. Один – бредил, постоянно старался вырваться из рук хозяина, что тщательно пытался укрыть его в одеяле и направить стороной к печке. Сейчас он, кажется, будто не оказавшийся способен заснуть, или отнюдь, не лишаясь сознания спал, изредка занывая.

– Ich habe einen Wunsch… Nach der Erschießung… Findet sie…

Он постоянно повторял это. Каждый раз, как оказывался способен возвратиться в сознательное, более сознательное, чем то, в котором он прибывал, он будто молил, повторял, из часа в час.

– Ничего, – Ян похлопал его по плечу, – Один день. И твой Ихь, и твой Хабе, и все остальное – все будет. Не волнуйся.

Он кивнул ему в ответ.

На следующий день никто не пришел. На следующий после следующего – тоже. Тем временем незваный гость постепенно приходил в себя. Один раз ночью, почувствовав себя особенно отлично, он, будто действуя во сне, а может быть и находясь в нем, ибо никогда не возможно отличить, что есть явь, а что есть сон, вскочил, сбросил с себя все, и, с безумными глазами, слюнями, вытекающими с его рта, набросился к двери, выбегая на мороз.

И выбежал бы. Если бы не Ян, что так удачно подхватив своего гостя, что, ощутив на себе внешнее воздействие, мгновенно ослаб, позволив отправить себя прямиком в постель.

– Как тебя звать-то? – Ян протянул ему деревянную тарелку, вдоволь набитую супом, с выпирающей из нее не менее деревянной ложкой. Его нога спешно тарабанила по полу, отзываясь глухим звоном по всей избе.

– Was? – Немного медлительно, будто бы, если бы он не приходился в ослабленном состоянии, он подбирал слова, но на самом деле лишь старался избежать лишнего головокружения, – Ich kann verstehen dich nicht

– Боже! – он вскочил со стула, немного прокружил вокруг него, схватившись за голову, прорычал он, – Это бессмысленно! Зачем я только пытаюсь…

Он схватился за кулаки. Вцепился в них, держался, покуда не покраснел. Пока они не начали дрожать. Он стоял, подобный кипящей воде, или, точнее лаве. Кажется, даже немец, еще не окончательно пришедший в себя, с легкостью смог ощутить эту энергию, эту великую силу ненависти, кипящую внутри Яна. Это противоборство легко было сравнимо с неистовой волной, несущейся в прибое и высокими, гордыми и надменными скалами. Оно настолько же сокрушительно, настолько же величественно. Настолько же вечно. Фундаментально. Всякая война всегда есть внутренняя. И она никогда, даже если приносит смерти, даже если реформирует всякий мир, никогда не выходит за пределы, уставные границы – человека.