По метеоусловиям Таймыра - [44]

Глава 7

Не дождавшись ни главного инженера, ни начальника строительства, Ладов закрыл кабинет и пошёл в гостиницу.

Командировка его близилась к концу, ещё пару дней – и он может лететь обратно. От этого ощущения завершённости и от того, что ещё утром задумал провести этот вечер с Ольгой Павловной и даже через секретаршу Солонецкого достал коробку хороших конфет, у него было прекрасное настроение.

По дороге он купил сыра, колбасы, сухого вина.

Ольги Павловны на месте не оказалось, она размещала каких-то залётных артистов. Он навёл в номере порядок, пристроил на подоконник, за шторой, лампу, тонкими кружками нарезал колбасу, треугольными кусочками – сыр, заварил свежего чаю, раскрыл коробку конфет, водрузил в центр бутылку вина. Полюбовался сотворённой сервировкой и остался доволен. Только собрался идти за Ольгой Павловной, как в дверь постучали.

– Войдите, – поспешно сказал он, не сомневаясь, что это она.

Дверь приоткрылась, и вошёл невысокий широкоплечий мужчина в распахнутом полушубке, меховой шапке, натянутой по самые брови.

– Добрый вечер, – неожиданно тонким голосом сказал он. – Не помешал?.. Сорокин я, начальник управления механизации. Мы с вами пока не встречались, хотя я часто бываю в главке: то вы в командировке, то заняты, то я в бегах…

– У вас ко мне дело?

Сорокин все ещё стоял на пороге, держа обеими руками объёмистый портфель, но было видно, что быстро уходить он не собирается, и Ладов неохотно предложил:

– Проходите.

– Вы гостей ждёте, а тут я нагрянул. Но ничего, я ненадолго, – говорил Сорокин, снимая полушубок и аккуратно вешая его в шифоньер. – И стол ваш я разрушать не буду, я ведь понимаю. – Он по-приятельски подмигнул, но тут же лицо его вновь стало серьёзным. – Я кое-что с собой прихватил…

Он достал из портфеля бутылку коньяка, аккуратно выложил на стол три янтарных груши.

– Это мне отпускник, бульдозерист один презентовал, с юга вернулся. Но фрукты, – он огляделся и отложил их в сторону, – мы оставим вашей даме.

– А кто вам сказал о даме? – недовольно спросил Ладов.

– Никто, – прищурился Сорокин. – Это я к слову. Фрукты всегда для дам…

Ладов оглядел Сорокина.

Был тот поразительно кругл: с круглым лицом, круглыми плечами и туловищем, лоснящимися щеками и лоснящимися же лацканами пиджака. А когда Сорокин наклонился, Ладов отметил, что и брюки у него тоже лоснятся.

Сорокин продолжал доставать из портфеля нарезанный ломтиками балык, баночку икры, лимон, две плитки шоколада.

– Как там наш самый большой начальник, товарищ Киреев поживает?.. Мы ведь с ним, Феликсом Петровичем, можно сказать, в какой-то мере братья… По альма-матер. Да-да, под одной крышей гранит науки грызли, – говорил он. – Да вы садитесь, Александр Иванович, я быстренько, по-походному соображу. Разольём, поговорим, а потом я побегу… Всё никак не могу вырваться, поздравить Феликса с повышением. Всё-таки в его годы и начальник главка – это хорошая карьера… А я его в первый раз на приёмных экзаменах увидел. Я тогда, после четвёртого курса, в комиссии сидел, активист был, а он документы сдавал. Подходит такой телёночек, с ноги на ногу переминается… Так я ему говорю: смелее, абитура, не дрейфь, ну и помог ему дрожь-то унять. Потом встречались, опекал, так сказать, по старшинству, туговато ему было, все после лекций гулять, а он в библиотеку. После первой сессии выгонять собирались, два экзамена завалил. Но пересдал, характер проявил да я чуток помог… Вот никак не могу вырваться, дел невпроворот. Где у вас стаканчики?

Ладов подал стаканы, и Сорокин плеснул в них коньяку. Поднял, приглашая поддержать, и Ладов с удивлением отметил, что глаза у него умные и острые.

– Вы извините, Александр Иванович, за вторжение и панибратский тон, – уже другим голосом произнёс он. – Я в студенчестве сценой увлекался, вот и представил вам образ… Извините, бога ради.

Ладов с любопытством глядел на него.

Это был уже не тот человек, который только что беспардонно распоряжался в его номере и которого он собирался выставить за дверь.

– Как вам наш посёлок, изменился? Впрочем, что я по-английски, с погоды, время у вас отнимаю. – Сорокин поставил стакан. – Не хочу кривить душой, пришёл потому, что не мог не прийти. Я знаю о вашей дружбе с Солонецким, однако вы принципиальны, честны и, как говорится, разделяете правило: дружба дружбой, а служба службой. Днём и вы, и я заняты, вот и решился в нерабочее время… Я о письме знаю. Нетрудно догадаться, что вам говорили. И правду, и полуправду, и ложь. Но лгали скорее от незнания, чем от желания опорочить человека… Там речь идёт о нарушениях финансовой дисциплины, это, конечно, чепуха. За такие нарушения если снимать, никого не останется. Я чем угодно поклясться могу: Солонецкий в свой карман никогда не клал. А вот о личной, так сказать, жизни… Тем более сейчас, когда без семьи… Бывало и раньше. На охоту улетит дней на десять на базу охотничью, есть у него такая на притоке, зимовьё там, банька. Так вот там и женщины… охотились. Рыбу солили, дичь разделывали – он в детский сад обычно отдавал, только ведь день днём, а ночь ночью… Ну а когда жена уехала, тут уж и вовсе Юрий Иванович с горя загулял. Я знаю, о чём в письме написано, сказали мне. Так вот, непристойного не было. И пьяным Солонецкого никто в посёлке не видел. Но точно знаю, что Вера Сергеевна, секретарша его, у которой, между прочим, сын-десятиклассник, к нему захаживала. Хорошо, муж у неё – мягкий мужик, эксцессов никаких не было. Или вот дежурная здешняя…