По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - [18]

— старший техник-лейтенант Белянкин — мне не понравился, неприятный тип. Командир первого взвода, гвардии лейтенант Тарасов Михаил Иосифович, пришел в батальон из госпиталя, участвовал в освобождении Новочеркасска, пушки его били по Красному спуску (по-моему, он неравнодушен ко всем женщинам без исключения). Командир второго взвода, бывший политрук старший лейтенант Зайцев Алексей Гаврилович. Его я еще не видела, мне заочно его представила Лиля, хозяйская девочка. Алеша не сходит у нее с языка, его взвод стоит на Хотунке. Капитан возил меня на Хотунок, были на квартире у Алеши (я мысленно позволяю себе так его называть), но его не оказалось дома. По всему, что я увидела, пыталась определить его характер. Он старше меня на три года, самый молодой из офицеров в роте. Не буду спешить с выводами, но в общем впечатление положительное. Командир третьего взвода — Сапожников Евстафий Александрович — симпатичный человек. Командир четвертого взвода с громкой фамилией Суворов, но она идет ему так же, как корове седло. Чурбан с повышенной самооценкой. Несмотря на то что я целый день с раннего утра до позднего вечера на ногах (только пробу снять нужно в трех местах — в техроте, в мелких подразделениях и в третьей роте — свободного времени совершенно нет), работа моя мне не нравится — никакого удовлетворения. И еще — острое чувство одиночества. Кроме того, я каждый день хожу в вендиспансер. Дело в том, что солдат заболел гонореей, взял автомат, явился к этой девице и весь диск разрядил в нее. Его будет судить трибунал, но до этого нужно вылечить. И вот я иду на гауптвахту и оттуда веду его в вендиспансер. Там же я встретила двух наших капитанов, одного из них в очень пикантном положении, если можно так выразиться. Жаль, что берет держала в руке, а то б я его поприветствовала. А второй потом стал ходить в санчасть, я его колола, но у него убийственный диагноз — Lues cerebri[20], и его демобилизовали.

Июль сорок третьего года

Мы все еще в Новочеркасске. На фронте затишье закончилось, начались тяжелейшие бои под Курском, Орлом и Белгородом. Олюшка там, в разведроте. Я так ей завидую! А мне хотя бы в санбат, пусть бы снова было: сестра, сестрица, сестренка! пусть бы снова разрывалась на части, но чувствовала себя нужной, необходимой.

Саша тяжело ранен под Белгородом, находится в госпитале в Гурьеве, возможна ампутация, спрашивает, как я отношусь к этому. Я написала: что бы ни случилось, мое отношение не изменится. Разве можно написать что-то другое? Да, что бы ни случилось!

Снова долбим винтовку[21]. «Стебель, гребень, рукоятка…» Собираем и разбираем затвор. Ходим за город в карьер на стрельбище, занимаемся строевой. Лида Лебедева запевает: «Солдатушки, бравые ребятушки…» Третий раз в жизни приняла присягу.

Наконец-то увидела Алешу. Мои предположения оправдались. Мне он очень понравился. Я выходила из дома, где расположен третий взвод. Мимо по Кавказской шли два офицера. Вдруг один из них резко повернул в мою сторону, подошел и представился. Так состоялось знакомство с Алешей.

Была в музее. Там оформлена экспозиция «Зверства немцев в Новочеркасске». Есть портрет папы, надпись: зверски замучен и расстрелян. В горкоме ВКП(б) во всю стену висит список ответственных партийных и советских работников, замученных фашистами. Среди них тоже папа. И еще один, хорошо знакомый — Кривопустенко, отец Пети Кривопустенко, моего одноклассника. А справку выдали — во время фашистской оккупации был изъят органами ГЕСТАПО (потом зачеркнули и поправили: вместо изъят написали числится в списках изъятых), и дальнейшая судьба его неизвестна.

Кривопустенко держали в Новочеркасске, и когда вскрывали могилы, опознали его по записке в кармане. Арестовали их с папой в один день — после встречи, но папу отправили в Ростов, убили его к Седьмому ноября. При вскрытии могил опознать никого было невозможно, так они были обезображены пытками. А судьба всех попавших в ГЕСТАПО известна — никто еще оттуда не вернулся. Неизвестно только, где точно зарыли в землю. А вот папиного брата Павла Иосифовича, сидевшего в Новочеркасском ГЕСТАПО в камере смертников, выпустил полицай. То ли выслужиться решил (наши были очень близко), то ли работал по заданию. Папа был настоящим коммунистом, он никого не выдал фашистам, сказал им, что предателем не станет. Ему специально дали свидание с мамой, чтобы она убедила его, что его жизнь в его собственных руках — так начальник полиции выразился. К фашистам попали в руки партийные архивы; им было известно все до мельчайших подробностей, даже то, что во время революции он был избран на своем крейсере председателем революционно-судового комитета. Как он рвался на фронт! Лучше бы погиб в бою! Разве можно было в этом осином гнезде контрреволюции оставаться на подпольную работу! Но это от него не зависело.

У него спросили на допросе: «До каких пор ты состоял в партии?» Он сказал: «А я и теперь состою — меня никто не исключал».

Освобожден Таганрог! Наконец-то! Миусс-фронт стоил не меньших жертв, чем Сталинград. Со дня на день мы должны покинуть Новочеркасск. Теперь уж с полным основанием можем петь: