По эту сторону Иордана - [42]

Хлопнула дверца, и тут же ей позвонили.

— Вадик, открой дяде Эдику! — И поднялась с дивана, оставив вязание.

Родной человек, Эдик Самара, целует Шурочку, целует Вадика-Шая. Рыжий, сорокалетний великан, крепкой, тяжелой кости, на плече у него карабин. Именно таких евреев Шурочка хотела бы видеть в будущих фильмах и верит, что будут, что не соврут потомки!

Чует Шурочка, что заскочил к ним Эдик на одну минуту, чем-то смущен, в руке у него мешочек нейлоновый — шевелится в нем что-то живое. Не знает Эдик, с чего бы начать, и Шурочка спрашивает:

— Ты на дежурстве? А почему вдруг с машиной? А Белочка где? Да ты заходи, не стой на пороге, выпей чашечку кофе!

— Спасибо, Шурик, времени нет, мы не ужинали еще, — выпаливает скороговоркой. — Слушай, я был на горке на нашей, на Тушии, вдруг слышу из коробки твоей жуткие вопли… Это не твой котенок случайно?

«И не подох ведь, проклятый! — испугалась Шурочка, пронзенная чем-то внезапным. — Нашел меня, прямо домой явился. Нет, это не зря, это ясно уже, это мне испытание с неба!»

И тут же заволновалась, захлопотала:

— Да он же у тебя задохнется, вытащи его оттуда! Ах, да пройди ты сначала в комнату!

Огромный Эдик Самара переступил порог, сел на диван, прямо на Шурочкино вязание, и вытряхнул на пол котенка, на коврик.

— Мамочка, кто же его раздавил? — воскликнул Вадик, трогая осторожно шерстку, глядя, как котенок извивается, вопит, а тонкие ребрышки то вздымаются, то опадают. — Ты же была там, мамочка, ты что же, его раздавила?!

— Бог с тобою, сыночек, этой беды мне еще не хватало!

И бешено соображает: «Не будь идиоткой, какое тебе дело до этой дохлятины? Скажи Эдику человеческим языком, пусть выбросит на помойку, пусть отвезет туда, где нашел!»

— Знаешь, Эдик, ты, дорогой, иди, ты ведь торопишься. Оставь, мы им займемся, мы уж придумаем что-нибудь! Привет Белочке, целуй деток.

Утром Шурочка позвонила в Иерусалим, на работу, сказала, что опоздает, есть дело у нее — семейное, личное. Отвезла сына в Рамот, в школу, а сама поехала к ветеринару. Котенок лежал на заднем сиденье в корзиночке, согревшись в тряпках, был он отмыт, накормлен — весь вчерашний вечер Вадик его лечил и отхаживал.

Шурочка ехала и волновалась: «В жизни случайностей не бывает, этого слова каббалист вообще не должен употреблять! С этим котенком, я чувствую, что-то крепко завязано: либо моя судьба, либо Вадькина… А может — и вилла!»

Прием ей назначен был в девять, об этом договорились по телефону, и Шурочка мучительно припоминала: «Альперт, Альперт… Ветеринар Альперт — страшно знакомая фамилия, и голос показался знакомым. Кто бы это мог быть? Ах, такая уж вздернутая была я вчера, не догадалась спросить, сосредоточиться! Ладно, на месте разберемся».

В Рамат-Эшколь приехала рано, с запасом в полчаса. Припарковала машину у супермаркета. Котенка оставила одного и пошла прошвырнуться по магазинам.

Время пролетело мгновенно! Ничего она не успела и никаких покупок не сделала, а как вошла в антикварную лавку «Парас» к знакомому еврею из Тегерана, так и вышла в девять, вся пропахшая терпким орехом, сандалом, запахами сокровенной мечты далекого детства.

Чуть ли не все кадмонцы строят себе дворянские гнезда, купеческие терема, помешавшись на русской старине. Многие заказали пятистенные избы в Финляндии, с деревянной сауной непременно, с полатями и березовым веничком, — вот же блажь!

Шурочка же Олендер душой всегда жила на Востоке. С младых, как говорится, ногтей тянуло ее сюда — в Израиль, в Иерусалим. Две тысячи лет отсутствовала — шутка ли такое сказать, подумать? Здесь она чуть ли не одна из первых, прикипела к Востоку корнями — не вырвать.

На вилле у себя Шурочка соберет все сокровища и экзотику — это ее мечта! Внизу, например, у нее будет Индия. Есть уже столик резной с инкрустацией, есть кушетка, атласные кресла, ширмочка чудная, трехстворчатая, статуэтки-слоники, торшер, вешалка старинной желтой кости. Все это есть у нее, и помаленьку еще подкупает: то там прихватит, то здесь.

Салон же оформит в персидском стиле! Поэтому и пасется часто в Рамат-Эшколе, в лавке у Нисима из Тегерана, своего обожателя. А Нисим этот как завидит Шурочку сквозь витрину, сразу руками машет и зазывает: «Саша, Саша ми Русия, бои эна, иди сюда!» Угощает рахат-лукумом, чашечкой кофе, орехами. А все виляет, виляет хвостом, так и тает. Отдал по дешевке старинный медный кувшин чуть ли не в рост человека, с журавлиным узким горлышком, два гигантских подноса на складных скамеечках, тарелки стенные, облитые майоликой, обещал персидский ковер… О, нет, ковер этот стоит целое состояние, и Шурочка понимает — самой за него придется отдаться!

«Господь простит мне этот грех — бедной вдове, это сильнее меня! Ничего не поделаешь, и у старухи бывает прореха!» — уговаривает она себя, попивая кофе в сказочной лавке своего пылкого обожателя, с головою в тумане, путаясь в русских пословицах.

На третьем этаже, в спальнях, будет арабский дизайн! С этим проблем у Шурочки нет и не будет. В Старом городе, в окрестностях Стены Плача, тоже в лавочках, можно достать все, что угодно, да по великой дешевке, если, конечно, уметь торговаться. А торговаться она научилась, умеет. Знает Шурочка, если с арабом не торговаться, то просто обидишь смертельно.