По дороге в завтра - [19]

Бог ты мой! Как ушат холодной воды на голову вылил… Хожу расстроенный по министерским коридорам, думаю невеселые думы и вдруг встречаю знакомого директора с Кубани. «Куда?» — спрашиваю. «К черту на кулички, — отвечает и сам смеется. — Названия и не выговорю. Эх и местечко, скажу тебе, простор, раздолье, от железной дороги верст триста, уполномоченные мешать не будут».

И надо же было ему подвернуться? Попрощался я с ним и прямым ходом к своему шефу. «Как?» — спрашивает. «Решил, — говорю. — Мы — солдаты, как велят». «Солдаты-то солдаты, — замечает начальник, — но что-то тон у вас кисловатый». Отвечаю ему: «Тон, надеюсь, изменится». «Я тоже надеюсь, — говорит он. — А теперь идите к министру».

Букреев прислушивался, рассеянно смотрел вперед и не замечал выбоин. Машину безбожно тряхнуло.

— А, черт!.. — выругался Истомин. И опять стал рассказывать. — Пришел, а в кабинете у министра уже десятка три таких же, как я, молодчиков. Из орлов орлы. И вот начинается: кого в Казахстан, кого в Сибирь, кого на Урал. Соглашаются, конечно. А один директор этак патриотически и гордо заявил, что он без сожаления меняет Тюменскую область на Поволжье. Улыбнулись мы. Однако патриотизм есть патриотизм. Сижу, слушаю. Прикидываю при этом, что придется оставлять великолепное хозяйство: сад, виноградник, асфальт на центральной усадьбе, электричество, шикарную квартиру. Но тут слышу свою фамилию. «Как смотрите на Притоболье?» — спрашивает министр. «Положительно», — отвечаю. Ну, а дальше, как и водится, пожал мне министр руку, пожелал успехов… Вот так-то! — вздохнул Семен Михайлович. — Сосватали, значит, старого дурака и послали к черту на рога.

— А если бы не встретился знакомый кубанец? — спросил Денисов.

Истомин улыбнулся:

— Пил бы теперь виноградные вина в Грозном.

— Никак село́, — сказал Букреев.

Поселок Джасай далеко разбежался во все стороны своими одноэтажными домиками, образовавшими широкие, без тротуаров улицы. Одной стороной он спускался к узкой мелководной реке, другими терялся в равнине. Ни заборов, ни деревьев, ни огородов возле жилищ. Если в центре, где постройки лучше, обозначались кварталы, то на окраинах лепились как попало, прижимаясь друг к другу, точно стесняясь своего вида, неказистые глинобитные домики с маленькими окнами, с односкатными, поросшими травой крышами. Никаких предприятий в поселке не было. Встречались лишь вывески учреждений, настолько выгоревшие от солнца, что их с трудом можно было прочесть. Под одной из таких вывесок в кирпичном доме, сравнительно большом, но тоже одноэтажном, помещался райком партии. Здесь Истомин приказал остановить машину.

3

Молодой человек, дежуривший в приемной секретаря райкома, поднял руку и, как бы загородив вход в кабинет, предупредил:

— Максим Александрович занят.

— Мы издалека, ждать-то нам некогда, — сказал Денисов.

Истомин шагнул к двери. Он познакомился с Максимом Александровичем Стесиным в обкоме партии и считал, что может войти к нему без доклада. Дежурный вскочил с места.

— Кто вы такие и зачем?

— Мы степные разбойники, — спокойно ответил Истомин.

Стесин сидел в кресле с телефонной трубкой в руке. Вокруг длинного под зеленым сукном стола, примыкающего к письменному, было с дюжину стульев, очевидно, предназначенных для заседаний. Слева от Стесина стоял книжный шкаф, справа на тумбочке — радиоприемник. На стене висела карта района. Секретарь райкома жестом пригласил посетителей к столу. Истомин и Денисов сели около широкого окна с низким подоконником, на котором лежал пучок потемневшей пшеницы.

— Я, райком! — выкрикнул Стесин, подождал некоторое время, привычно отрапортовал: — Секретарь Джасайского районного комитета партии слушает. — Вдруг он вскочил, выпрямился и, глядя в телефонную трубку, слегка кивнул головой: — Здравствуйте, товарищ Романов. — Зажал трубку ладонью, повернул лицо к посетителям, тихо сказал: — Секретарь обкома.

Денисов подумал, что они поступили нетактично, ворвавшись без предупреждения, что они смущают секретаря райкома, но уходить ни с того, ни с сего было уже неудобно. Он стал наблюдать за Стесиным. Подтянутый, чисто выбритый, тот выглядел картинно: крепко посаженная голова, черные немного вьющиеся волосы, высокий открытый лоб, крупный выразительный нос и как-то не гармонирующие со всем этим очень тонкие губы и острый подбородок. Мешки под глазами и морщины на лбу говорили об усталости и озабоченности секретаря. Максим Александрович беспрерывно мигал глазами, часто менял позу и, прежде чем ответить что-либо, глубоко вздыхал.

— Пахоту недели через две начнем, — говорил он. — Я думаю, тысяч пятьсот… Поднимем, товарищ Романов. Райком в этом вопросе дал установки. — Стесин смущенно умолк, слушал с минуту, заговорил неуверенно: — Подсчитываем, товарищ Романов, дадим задания, партийная организация мобилизована. Что, что? Я вас плохо слышу. — Он помолчал немного, подул в трубку, потряс ее. — Я вас не слышу. — Снова подул. — Ничего не слышу. — Он застучал по рычагу, сказал беспомощно: — Опять повреждение…

Стесин бросил трубку на рычаг, сел в кресло, помешкал мгновение, глядя на трубку. Он уперся локтями в стол, медленно опустил подбородок на сжатые руки и начал рассматривать Николая Тихоновича. Наконец, откинулся на спинку кресла и, словно обрадовавшись осенившей его догадке, вскрикнул: