По дороге в завтра - [12]

— Папы нет, убит на войне, — сказал Николай.

Секретарь смутился.

— Значит, решил?

— Да!

Секретарь райкома дружески пожал ему руку:

— Счастливо, земляк! Надеюсь, организацию не посрамишь.

Дрожкин вышел на улицу торжественный и взволнованный, с красной книжкой в руке, забыв ее спрятать.

Вечером мать собрала гостей. Николай запомнил всех, кто был и кто о чем говорил. Все ему желали удачи. А старый друг покойного отца — механик МТС — сказал такие слова, от которых захотелось плакать.

— Говорят, — сказал он, — чем дальше провожаешь путешественника, тем больше прольешь слез. Дорога у Коли дальняя, нелегкая. От всего сердца пожелаем ему: лети, Коля!.. Крылья не окрепнут у птицы, которая сидит в гнезде.

Целина казалась Дрожкину какой-то неведомой, таинственной страной, куда теперь направляются со всех сторон отважные люди. Но его чуточку пугала даль. От этого ему было и радостно, и грустно. Он представлял, что вот идет по незнакомым землям и, как богатырь, не знающий страха, покоряет дикие степи, а все любуются им.

Провожать Николая на вокзал пришли мать, замужняя сестра, друзья.

— Скоро ли увидимся теперь? — в который раз спрашивала мать. — Едешь-то очень далеко, а такой еще маленький.

Николай не привык к тому, чтобы его жалели и, устыдившись слабости матери, сконфузился, ответил сурово:

— Да перестань же, неудобно. Ведь на такое дело иду!

И она, чтобы не огорчать его, сдержала себя, хотя ей было очень трудно. Он пожалел ее, сказал уже ласково:

— Не один же я, мама, уезжаю. Не пропаду.

Поезд тронулся. Мать шла по заснеженному перрону и протягивала вперед руки, будто хотела задержать вагон. Николай стоял в тамбуре, махал шапкой. Мать отстала, закрыла лицо руками.

— Не плачь же, мама, не надо! — крикнул Николай и еле сдержал собственные рыдания, которые горьким комком перехватывали горло.

— Я не плачу, Коленька, — сказала она.

Он смотрел, как уплывала она вместе с перроном.

— Прощай, мама!..

Ехали день, ехали ночь, еще день и еще ночь, потом еще день. Поезд шел все дальше и дальше на юго-восток. За окнами вагона проплывали леса, поля, незнакомые города. На станциях собиралось много народу, говорили добровольцам хорошие слова, желали доброго пути.

Воспоминания захватили Николая. Перед глазами возникла родная деревня. Там все было знакомо, привычно и понятно, там никто не обижал его… Голоса с соседних кроватей с каждой минутой становились глуше. А вместо них звучал, усиливаясь, ласковый голос матери… Он уснул тяжелым, неспокойным сном. Ему снился поезд, вокзал, с которого он уезжал, и мать. Она идет по перрону.

— Я не плачу, Коленька… — слышит он ее глухой голос.

4

С каждым днем прибавлялось дел. На руководителей совхоза свалилось столько забот, что трудно было определить, какие из них главные, куда направить силы. Поступило много грузов. Пришли автомашины, палатки, партия сборных домов, культиваторы и полевые кухни. Новоселы принимали грузы и складывали их на станции, очищали на элеваторе зерно, выделенное совхозу для весеннего сева. Около ста юношей и девушек занималось на курсах механизаторов.

И все же дела эти новоселам казались ненастоящими, и они тосковали, ожидая весну. А поведение отдельных из них приносило немало огорчений руководителям совхоза.

Тот же Дрожкин. И парень вроде тихий, а своим нелепым поступком доставил много неприятностей секретарю парторганизации.

Денисов только что был в общежитии и разговаривал с Дрожкиным. Тот смотрел на него виновато.

— Значит, совесть-то мучит? — спросил Денисов.

— Дома мама старая, думал поработать, послать денег, — проговорил дрогнувшим голосом Николай.

— Я, конечно, за тебя могу постоять, — сказал Денисов. — Только не подведи.

Парень заволновался.

— Эх, на трактор бы, Николай Тихонович… да я тогда…

— Хорошо, Коля, поговорю с директором, — пообещал Николай Тихонович.

Недавно состоялось собрание коммунистов. Денисов был избран секретарем парторганизации и чувствовал себя увереннее. «Ни в коем случае нельзя допустить увольнения Дрожкина, — говорил он сам себе. — Этот скромный паренек сделал глупость потому, что мы с Истоминым не были внимательны к нему».

Директор один находился в конторе. Николай Тихонович, как только пришел, приступил к неприятному объяснению.

— У меня не выходит из головы эта чертовщина с рязанским пареньком, — сказал он, присаживаясь к столу.

— Вы о Дрожкине? — спросил Истомин и поежился. — Что же? Всякое бывает.

— Да уж чего не случается в таком возрасте.

— Бывает и хуже, и огорчаться, секретарь, нечего, — продолжал Семен Михайлович. — Нежелательный случай, и только. Понятно, надо сразу же принять меры, чтобы другие не вздумали разгильдяю подражать.

— Продраить его как следует на комсомольском собрании, — охотно поддержал Николай Тихонович. — Для парня будет хороший урок, да и для других наука.

— Комсомол не моего ведомства, — нетерпеливо перебил его Истомин. — Я издам приказ об увольнений рабочего совхоза Дрожкина, а как быть с комсомольцем Дрожкиным, решайте вы.

Денисов встрепенулся.

— Вы серьезно?

— А как же иначе?.. Сначала он волов бросил — простим, а потом трактор бросит — простим… Если поначалу распустить вожжи, потом не натянешь. Сядут на шею, будут, ездить на тебе да еще и подгонять. Для начала невредно взять, может быть, и несколько круто… Уволю! — Истомин двинул рукой точно отмахивался от чего-то надоедливого. Помолчал, сказал, успокоившись: — Не суть важно, что Дрожкин выпил. И не это беспокоит меня, а отношение к порученному делу. Оставил без воды своих же товарищей. Не на Доску же почета его заносить. Придется уволить, хотя бы для науки другим.