По дороге к высокой башне - [41]

— Вы ранены в бок, — ответил я, протягивая ему меч и магический жезл.

Тагон обжег меня яростным взглядом, схватил оружие и прижал к груди. Конечно мне не следовало прикасаться к его вещам, но тогда они остались бы на болоте.

Воин закряхтел и опять попытался сесть. Я бросился к нему на помощь. С большим трудом мне удалось его посадить, прислонив спиной к молодой березе, которая росла на краю поляны.

— Что случилось? Как мы оказались здесь?

— Вы потеряли сознание, и я вынес вас с поля боя.

— Сбежал значит, — сказал Тагон.

Мне стало обидно, если бы не мое усердие его бы уже не было в живых.

— Говорите тише, господин, — буркнул я, — нас могут услышать степняки.

— Не трясись, — проворчал он, — в лес они не полезут. Лучше подай мне сумку и разведи огонь.

— Но, господин, — взмолился я, — если степняки учуют дым они найдут нас.

— Делай, что сказал. Просто запали кусок бересты.

Я принес ему сумку и принялся высекать огонь. Кругом все было сырое, ветки не хотели гореть, поэтому мне пришлось надергать из рубахи сухих ниток. Скоро крошечный костерок задымил.

Пока я возился Тагон отложил оружие в сторону и принялся копаться в сумке. Я очень боялся, что от удара копья разбились какие-нибудь таинственный баночки и колдовские снадобья перемешались, но на мое счастье ничего стеклянного внутри не оказалось. Скрипя зубами от боли, он выбросил на траву помятый маленький походный котелок, холщовый мешочек и какие-то тряпки. Видимо ему никак не удавалось найти нужное. Наконец он облегченно вздохнул и вытащил из сумки жестяную баночку причудливой формы.

— Помоги снять повязку.

— Но, господин…

— Снимай!

Я повиновался, листья подорожника попадали на траву. И зачем я только старался?

— Сейчас я прижгу рану, — сказал Тагон, вытаскивая из банки тугую пробку, — если потеряю сознание не пугайся, просто опять меня перевяжи. Понял?

— Да, господин.

Тагон наклонил жестянку и высыпал на рану какой-то черный порошок. Было видно, что ему очень больно. Лицо воина посерело, на лбы выступила испарина. Тем не менее он аккуратно закрыл странную баночку, отложил ее в сторону и только потом протянул руку.

— Огонь.

Я передал ему разгоревшийся кусок бересты и на всякий случай отодвинулся в сторону. Кто знает, что он задумал? Если воин собирается лечиться при помощи магии, лучше держаться от него подальше.

Тагон повел себя странно. Он зачем-то огляделся по сторонам, выругался в полголоса и вдруг приложил горящую бересту к ране. Черный порошок мгновенно вспыхнул, воин замычал, замотал головой от боли и без чувств повалился на траву.

— Ну вот, — проворчал я, — опять все сначала.

Конечно магическое средство помогло лучше подорожника. Одно дело закрывать травой порез на пальце и совсем другое дырку в боку. От странного порошка и огня кровь запеклась. Я перевязал рану и уложил воина поудобнее.

Наверно в этот раз он придет в себя нескоро. Признаться, я был этому рад. Сейчас нам нельзя было шуметь, а Тагон не смотря на рану похоже не собирался долго отсиживаться в чаще.

На лесной поляне мы просидели до утра. Тагон то приходил в себя, то снова впадал в забытье. Мне не терпелось узнать, чем закончился бой у моста, поэтому пока воин лежал в беспамятстве я несколько раз пробирался через заросли к болоту. Сначала путь от дороги до поляны показался мне чрезвычайно долгим, но теперь я мог с уверенностью сказать, что от места сражения мы ушли недалеко. Укрывшись в кустах, я отчетливо слышал ржание лошадей и окрики всадников. Похоже теперь Паус и пригороды были целиком в руках степняков. Несчастные горожане так и не дождались подмоги. Бедный Холин и его семья. Что с ними стало? Живы ли?

Бродя по лесу, я насобирал полные карманы грибов, тронутые первыми заморозками они стояли под кустами вялые и сморщенные. Какая никакая, а еда. Других припасов у нас с собой не было. Свою котомку я потерял, а в сумке Тагона не оказалось ничего съестного, поэтому я обрадовался поздним грибам словно редкому лакомству.

Тагона пожирала лихорадка. Я нарезал ножом еловых лап, смастерил из них некое подобие постели, уложил на нее воина и укрыл его сверху всей одеждой, которую сумел найти. Оставшимся лапником я прикрыл Тагона сверху, словно одеялом. Раненый все время просил пить. Воду я носил из болота. Придавливая мох руками, я собирал проступающую влагу во фляжку. Такая вода была кисловата, но пить ее было можно. Конечно лучше было бы высечь огонь и напоить воина горячим отваром, но я боялся разводить костер.

В свои пятнадцать лет мне пришлось много всего пережить, но такого страха, как этой ночью я не испытывал никогда. Монахами становятся для того, чтобы в тиши библиотек переписывать старинные манускрипты или читать молитвы в жарко натопленных церквях, а не для того, чтобы махать саблями и спать на голой земле. Раньше мне не приходилось ночевать в лесу. Даже в детстве, когда я шел с караваном в монастырь, проводники старались становиться на ночлег поближе к людям — на заброшенном сеновале или в поле на краю деревни.

С наступлением темноты лес превращался в опасное и пугающее место. Он наполнялся множеством непонятных шорохов и тревожных запахов. Мне слышались чьи-то тяжелые шаги, треск веток под ногами или лапами, звериное ворчание и урчание голодного брюха. В вершинах деревьев кто-то невидимый метался с ветки на ветку и зловеще ухал, осыпая меня сухой листвой, а в глубине леса жалобно плакала голодная рысь. Свернувшись калачиком на еловых ветках, я дрожал от холода и ужаса сжимая в руке обнаженную саблю. Интересно спасла бы она меня, если бы к нашей стоянке неожиданно вышел медведь? Леса в этой части страны были дикие и густые — окраина мира, дальнее пограничье. Здесь водились разные звери и некоторые из них с удовольствием полакомились бы измученными беглецами. Мысли о костре не давали мне покоя, но я так и не решился развести огонь. Все-таки степняков я боялся больше чем зверей. К тому же в лесу могли бродить сбежавшие из города мародеры. Встреча с ними не сулила нам ничего хорошего. Много было написано книг о всепрощении и милосердии, но даже любвеобильные монахи понимали, что нет на свете существа добросердечнее человека и опаснее его.