По берегам Каспия. От Апшерона до Терека (с 25 фотографиями и картой) - [9]
Явился к Петру и говорит: «Дна здесь нету!» А Петр ему отвечает: «Ах, так и так? — говорит. — Спустите его в Каспии в эту яму, где дна нету, пусть он насквозь земли проскочит!» Так лоция и утопил. А вторая глубина — насупротив Баку, немножко пониже. Там и на самом деле дна никто не доставал.
— Скажи на милость, — удивляется Ракаев.
— Вот с этих-то самых ям и подымается сельдь, а впереди ее вожаки. Сколько я на промыслах, завсегда в первые уловы попадает пять-шесть этих вожаков. И замечай — в ту весну улов будет хороший. А как заблудился вожак или, може, на снасть в море угодил, — так разбредется весь косяк сельди, кто куда, и лова настоящего не будет.
Я молчу, и он, как бы желая подтвердить правильность своих слов, уже обращаясь ко мне, заканчивает:
— Вот погодите, притянут невод, если будет, обязательно вам вожака покажу.
Он встает и неспеша идет к берегу.
— Хитрое это дело — рыбу ловить, — медленно заключает Ракаев, утирая рукавом потный лоб.
— Да, — соглашаюсь я, — все может быть приготовлено, налажено: люди, суда, невода, соль, машины, а не пойдет сельдь к берегу, и — пропали все труды и деньги.
Над неводом кружатся и кричат чайки. Постепенно число их увеличивается. Они не только вьются и ныряют около невода, но часто садятся на поплавки и на них плывут.
— Сельдь есть, смотрите, сколько мартынов, — показывая на чаек, говорит «материальный», запирая склад. — Идемте на берег!
Мы встаем.
Еще ночью был туман и холодно, а сейчас палящее солнце и духота, от которой не знаешь куда прятаться.
…Крылья невода, сплошь набитые сельдью.
— Сельдь, сельдь пошла! — слышны восклицания. Каждый, кто свободен, спешит на берег.
Здесь, увязая в теплом песке, шумит и переговаривается толпа промысловых служащих. Рабочие подтягивают крылья невода, сплошь набитые сельдью.
Горцы стоят наготове, держа в руках порожние тачки. Кто будет «выливать» сельдь в тачки, одевается в кожаную одежду и приготовляет сачки. Трое горцев садятся в лодку, где лежит приготовленный для обметывания мотни крупноячейный бредень. Несколько человек устраивают мостки, — подходы с берега, где подойдет мотня.
Об'езжают на лодке мотню.
Кто-то тащит крепкие деревянные козлы. Все кричат, волнуются, бегают, увязая в рыхлом песке. Широко раскрыты все двери рыбосольных лабазов, и в дверях, как актеры перед началом спектакля, стоят солельщик и его помощники. Концы невода стягивают все ближе и ближе. Уже обе группы рабочих, тянувших порознь крылья невода, теперь почти сошлись. К ним присоединяются новые, и под крики «береговых» делаются последние усилия, чтобы вытащить невод на берег. Его средняя часть, до того времени скрытая под водой, вдруг медленно начинает всплывать, как громадный шар, внутри которого трепещет и плещется миллионная масса рыбы. Прикидываю размеры мотни: 15–16 метров в квадрате. Все полно сельди. Сельдяная каша движется, хлопает плавниками, открывает жабры. Вода постепенно вытесняется, и гора живой сельди ползет к берегу.
— Обметку, обметку давай!
Быстро об’езжают на лодке мотню и захватывают ее в редкий, но прочный бредень — обметку.
— Пятнадцать или двадцать чанов, — кто-то шепотом подсчитывает позади меня.
— Крепи обметку, ставь козлы! — распоряжается заведующий промыслом.
По грудь в рыбной каше, двое рабочих устанавливают, козлы и на них надевают задний край мотни.
— Готово!
— Пусти, берегись, эй! — кричат выливщики и лезут по колено в сельдь, размахивая громадными сачками. Набежавший вал с трудом колышет уловленную массу сельдей.
— Подходи, подходи!
— Дорогу! — подходят с тачками.
Дружно черпая сачками с четырьмя ручками выливщики накладывают живого, серебристого пузанка в тачки.
Несколько взмахов — и тачка готова. Упершись босыми ногами в доску, на которой стоит полная тачка, горец кричит и толкает груз.
За ним немедля подкатывает другой, третий, и скоро своеобразная «карусель» из полных к лабазу и пустых к берегу тачек начинает вертеться по песчаному берегу.
— Гей, гей! — покрикивают тачечники.
Три пары рабочих, стоящих в неводе среди сельди, ровно, в такт, как машина, выхватывают полные сачки. Льется вода, летят брызги, повсюду блестит крупная чешуя.
Сажусь в тень под навес конторского крыльца и закуриваю. Проходит час, два, три, а рыбы не убавляется. Медленнее становятся взмахи сачков, меньше криков рабочих, и все чаще слышится голос заведующего:
— А-ну, навались, навались!
Снова иду на берег.
— Что же еще не ловите? — спрашиваю я его.
— А куда же? С этой управка не берет! — отвечает он.
В самом деле: если закинуть еще раз и снова подтащить к берегу двадцать чанов рыбы, куда же ее девать? Ведь рабочие не поспевают взять уже пойманную рыбу и доставить ее в чаны.
— Хорошо — еще тихо, — продолжает заведующий, — а как бурун — пропадет и эта. Засыпет песком или разобьет мотню и рыбу!
— Эй, навались, навались! — кричит он, отбегая в сторону.
Вся обвалявшись в песке, как в сухарях, лежит селедка. Она еще жива, и когда беру ее, то под пальцами чувствуется движение мускулов. Жаберные крышки залились кровью, и рот медленно открывается. Кидаю ее в воду. На секунду погрузившись, она всплывает, изогнувшись кверху боком. Уже ослабела.
