По берегам Каспия. От Апшерона до Терека (с 25 фотографиями и картой) - [15]
— Понимаю, — начинаю, я защищаться — потому что рыба попалась на крючок, который она заглотала.
— То-то же, а с самоловки рыба носит на себе рану, где крючок, значит, ее взял.
— Сколько Митрий? Мотри, не балуй как на твоих килах-то выходит?
— 162 кило, — придерживая коромысло, отвечает приемщик.
— Это сколько же на пуды-то?
Медленно пересчитывает в уме рыбак.
— Иди в контору, там скажут! Следующий!
— Ладно. Да квиток давай!
Взяв квитанцию, рыбак идет в контору треста.
Закончились расчеты, закуплена кое-какая провизия, хлеб, табак кое-кто даже успел сбегать в город, и надо снова итти на лов.
Рыба ловится хорошо, — «часа терять нельзя».
Ветер затих, и бухта блестит, как застывшее стекло.
— Эй, Гаврилыч, выводи! Буде спать!
— Эй. Гаврилыч! Гаврилыч! Выводи! Буде спать! — зашумели рыбаки, обращаясь с призывом в сторону мирно стоящего буксирного парохода.
Пароход безучастно покачивался у мола. На палубе и в рубке ни души. Все как вымерло. Только серый котенок, изгибая спину и подняв хвост, играет с ремнем от бинокля.
— Гаврилыч! Уснул старый, видно, а команда на берегу должно, — рассуждали рыбаки, удивляясь тишине на пароходе.
— Эи! В море пора! — крикнул кто-то.
Из трюма высунулась голова.
— Чего разгалделись, чего? — вылез из каюты Гаврилыч.
Спутанные волосы, испитое лицо с прищуренными глазами, растегнутый ворот и босые ноги указывали, что Гаврилыч «отдыхали».
Да и как не отдохнуть на стоянке в порту, когда в море ни днем, ни, особенно, ночью нет покоя и сна. То приемки, — лодки выведи на «курс», то рыбак маячит — помощь просит, то баржу надо на промысел отвезти. Да все срочно требуется, немедленно. Хорошо, когда тихо, а тихо бывает раз в год да и то иной раз приходится вот как сейчас, во время стоянки в бухте.
Каспий, беспокойный сам, и другим мешает работать Особенно надоедает он Гаврилычу, который ругает море хуже всего на свете, но и любит его безгранично.
Гаврилыч идет к рубке, по пути отнимает у котенка бинокль и дергает несколько раз ручку свистка.
— Ту-ту-ту-ту-ту!
Пауза, и снова:
— Ту-ту-ту-ту-ту!
Он созывает команду на пароход. Первым вылезает откуда-то из люка, весь в мазуте, помощник машиниста.
— Готовь машину!
— Есть! — и механик, как Мефистофель, снова проваливается в преисподнюю парохода.
Через несколько минут слышится гул, вздохи машины, и из трубы парохода начинает клубиться темно-коричневый, потом все чернее и чернее и, наконец, совершенно черный дым. Он столбом поднимается к небу и исчезает там, в лазоревой выси.
Откуда-то появляются матросы с сумками и провизией в руках. Гаврилыч обходит пароход.
— Чего галдите! — снова обращается он к рыбакам, которые уже давно бросили кричать и, сбившись в кучу, кто лежа, кто сидя, ожидают дальнейших распоряжений капитана.
…Ведя на буксире двадцать рыбацких лодок…
— Берите буксир! Зачаливай! Васька! Отдай буксир, — командует он, уходя в каюту одеваться.
Через полчаса все готово. Все на своих местах. Гаврилыч в ватном пиджаке, шапке и сапогах стоит на капитанском мостике и смотрит, как выравниваются на буксире рыбацкие лодки.
Что-то заметил. Берет рупор и, повернувшись, кричит:
— Кузьма, поправь канат!
На лодке подбегают к носу, что-то делают, после чего наступает спокойствие.
— Средний! — гудит в металлическую трубку в машину Гаврилыч. Из трубы дым идет более густой. Колеса начинают все чаще и чаще ударять по воде.
Как утка с плывущими за ней утятами, пароход выплывает из бухты, ведя на буксире двадцать рыбацких лодок.
В последний раз машу платком в ответ деду Семену и иду в город, чтобы узнать, каким путем мне удобнее проехать на «северные» промысла, — туда, где тянется полуостров Уч, где Аграханский залив и казачьи Тушиловка и Брянск, туда, где рыбацкие гнезда прячутся в приморских камышах, где море теряет свои яркие краски, становится мельче, где тише играет бурун, где населеннее и веселее берега. В тот край, куда долетает воздух Северного Каспия.
Прихожу к станции железной дороги, мимо которой день и ночь идут поезда на север, в центр европейской части Союза, и на юг — в далекое Закавказье.
Бухта Махач-Кала.
Немного подальше от станции, там, где белеется здание холодильника, а за ним консервный завод, люди суетятся, грузят и отправляют рыбу, стекло, фрукты.
В самый город ведет широкая и довольно крутая лестница.
Если пересечь улицу, которая проходит выше конька станции, и подняться туда, где на церкви повешены громадные путейские знаки и фонари, то, обернувшись на море, вы видите бухту Махач-Кала. Вот южный мол, принимающий на себя удары Каспия, направо, на юг — извилистый берег, по которому разбросаны группы строений, а налево, на север — пустынный, желто-зеленый берег, тонущий в зеленых водах моря.
Махач-Кала растет и строится. Правда, сейчас нет возможности переночевать в городе самым обыкновенным образом, то-есть в гостинице. Никогда нет свободных комнат! Но местные аборигены убедительно говорят, — и нельзя с этим не соглашаться, — что это не беда.
Развивается жизнь, промышленность, строительство — вот что главное, а переночевать, — экая важность, — можно у знакомого (если он есть) на диване.
