По берегам Каспия. От Апшерона до Терека (с 25 фотографиями и картой) - [13]

Издали не видно их «скипастей» — громадного сетяного мешка, расставленного на веревках и якорях, в который сама заходит доверчивая рыбка.

Теряются в морской зыби колья сети, на которых она растянута, и, лишь подойдя вплотную к месту установки, можно заметить, что стоит какая-то ловушка.

— Есть ли рыба? — спрашиваю я, здороваясь с кудрявым, черноголовым рыбаком в сапогах и рубахе на выпуск.

— Тянется понемножку. — Ответ обычный для каспийского рыболова, в то время когда рыба ловится хорошо. Удивительно, он никогда не скажет, что лов отличный. Почему? Едва ли на этот вопрос можно дать точный ответ. Так отвечали его отец, дед, — так отвечает и он.

А если лов средний, то он непременно подчеркнет, что дело из рук вон плохо — «никакого лову нет».

— Часто осматриваете ловушку?

— Часа через три. Смотря какая погода. Сейчас вот поедем.

Прошу захватить меня. Взяв с собой еще двух рыбаков, мы на остроносой лодке гребем к дальнему концу ловушки.

— Тише! — командует курчавый.

Складываются весла, и гребец с правой стороны хватается за кол, где прикреплена сеть. За ним другой. Медленно перебираем громадный сетяной мешок, который растянут на четырех кольях. Беремся за один конец и постепенно сгоняем в противоположный угол мешка быстро мелькающих рыбок.

Выше и выше поднимается со дна сетка, и меньше делается площадь воды, окруженная ею. Кильки мечутся и стараются удрать из мешка, но, ткнувшись в частую ячею — еле мизинец просунеш, моментально сбиваются в кучу.

— Поддержи, Кузьма, — командует старший. — Выливай! — Кузьма подхватывает сеть, задерживает лодку, и в нее льется живая серебристая лава.

Снова медленно опускается сеть на прежнее место, и мы выезжаем из скипасти.

Улов — два-три центнера. Если так идет килька круглые сутки, то лов не плохой.

Несколько взмахов веслами — и лодка у берега. К нам подходят женщины с большими корзинами, в которые переваливают живую кильку.

Быстро уносят ее в сарай, где стоят громадные бочки, и через несколько минут засыпанная солью килька закрывается рогожами.

Вот и все! А через три часа история повторяется снова.

— Куда же продаете кильку?

— На консервный завод сдаем, там ее в жестянку кладут. Всю ее с подряда сдаем, по условию.

— И прибыльно?

— Да оно как придется, нынче расходы, надо быть, оправдаем, — уклончиво отвечает тот же курчавый. Остальные молчат.

— Вы не здешние? — спрашиваю я, вглядываясь в их загорелые лица.

— Не, мы азовцы. Вот отловимся и опять домой на Кубань.

— И много вас тут, по берегу?

— Да, есть вот пониже нас две стоянки, а повыше к Махач-Кала тоже сколько-то имеется. Занимаемся, кормиться надо! — скромно добавляет старший.

— А красноловы-рыбаки есть здесь?

— Не, не слыхать, — что ближе к Тереку, а здесь негде им. Залива нет, и рыбу некуда сдавать.

— Килька давно пошла?

— Дней десять.

— А раньше не было?

— Не. Холодно было. Мы так замечаем, как на дереве листок с мышиное ухо станет, так и рыба к берегу подойдет, а до того времени она в море ходит.

— Поеду дальше.

— Будьте здоровы!

Мы прощаемся. Иду к полотну железной дороги. Бугры песка начинают покрываться травой.

Серенькие маленькие пичуги выпархивают из редких кустов.

За буграми зеленеет степь.

Над ней высоко в небе кружит какая-то птица.

* * *

Зеленые волны, лаская борт, лезут в лодку. Я лежу на пахнущей смолой палубе под тенью белого паруса и слушаю разговор рыбаков-красноловов.

— Если в Петровском не достанем крючка, куда кидаться? — говорит Василий, молодой парень, сидящий за жарником, на котором варится в котелке уха.

Его дядя, которого все жители острова Чечня зовут «дедушка Семен», крутит седую бороду и незаметно пошевеливает рулем. За кормой лодки, догоняя нас, вьется белая полоса вспененной волны.

— Куда? Окромя Баки некуда, — медленно и спокойно решает дед Семен. — Заодно придется и парусины добиться в кооперации через Кузьму.

— Нехватит на парусину денег. Федор говорил, цену высокую ставят.

Дед молчит.

Не чувствуется, как движется воздух. Водяная поверхность на десятки километров рябит мелкими волнами и сверкает синим отливом под ярким солнцем.

Там, на горизонте, море темнее, и резко виден край упавшей на Каспий светло-голубой завесы весеннего неба.

Мы «бежим» туда, где на стометровой глубине выставлены крючки с насаженными кусками белой клеенки для: приманки осетра.

Время от времени парус наклоняется, натягивается под давлением ветра просмоленая бечева, и сильнее начинает клубиться и журчать за кормой курчавая волна.

— Сколько же он купил? — снова возобновляет разговор дед Семен.

— Пятнадцать тысяч крючков, больше не достал.

— Стало быть, на одну лодку. Это немного. Будет ли толк ехать, почитай все распродали, что было.

Медленно соображает Семен.

— Придется тресту жалиться, чтобы доставал крючок. Его мы подрядные ловцы, всю рыбу ему сдаем, пусть он за нас хлопочет. Его это дело.

Василий пробует уху, снимает котелок с огня и, подложив дощечку, ставит его на трюм.

— Вот и обед готов, милости просим, — обращается он ко мне.

— Спасибо, жарко, есть что-то не хочется.

— Садись, садись, земляк, начнешь есть — захочется. Это всякое дело так, трудно начать, а как втянулся, оно и идет. Садись, подвигайся, — приглашает дед.