Плюсквамфутурум - [59]

За высоким забором раздалось чьё-то неразборчивое бормотание, прерванное звуком сильного удара.

— Думал, что мы его схватим, нагайками отделаем, а потом нас на свекольные поля отправят, да? Воли захотел, да? Я тебе сейчас такую волю покажу!

Снова раздался удар. Послышались сдавленные ругательства. Я заглянул во двор и покачал головой. Представшая перед моими глазами отвратительная сцена ультрапатриотизма выглядела, как нечто среднее между кинофильмом «Заводной апельсин» и рассказом «После бала».

— Ваше благородие… — остановил свою руку казак-каратель, поворачиваясь ко мне.

— Я же ясно сказал: вы здесь больше не нужны, — как можно более холодно сказал я, — но, видимо, указания Канцелярии президента игнорируются двадцать восьмой казачьей сотней. Сам собой возникает вопрос о состоянии дисциплины в вашем подразделении… Полагаю, что в Москве будут сделаны оргвыводы…

— Ваше сиятельство, я вас умоляю! — заорал казак, падая на колени и пытаясь поцеловать мой ботинок.

Я отшатнулся и закрыл калитку. Кажется, она ударила карателя по лбу.

Станция была пуста, лишь два человека сидели на лавочке вдалеке. Над ними поднимались сизые клубы сигаретного дыма; тяжёлый, гнетущий сознание запах табака доносился даже до меня. Я приобрёл билет в кассе, попутно заметив, что камера видеонаблюдения на углу здания ненастоящая. Мне предстояло уехать, но, к сожалению, здесь ещё жили люди, которые не могли покинуть этот посёлок образцового патриотизма. На душе было какое-то смешанное чувство.

По дороге проехал грузовик с триколорным флажком над кабиной, и снова стало тихо. На краю скамейки, прямо под объявлением «В связи с требованиями транспортной безопасности, нахождение пассажиров на станции допускается лишь за 10 минут до отправления поезда», лежала старая, полуторанедельной давности газета «Можайские известия». Крупный заголовок, посвящённый выборам, привлёк моё внимание. Я взял газету и убрал её к себе в сумку.

Вдалеке раздался гудок. К перрону подкатила электричка в уже знакомых цветах российского флага и с шипением распахнула передо мной свои двери. Россия будущего имела ряд недостатков, но поезда в ней всё-таки ходили по расписанию. Я покинул станцию, уложившись в отведённый мне правилами десятиминутный лимит пребывания на ней.

Днём в вагонах было немноголюдно. После того, как посёлок образцового патриотизма остался позади, я с облегчением вздохнул. На дерматине сиденья кто-то романтичный написал фломастером фразу «Я плавала в океане его глаз, а он топил меня». Я дважды перечитал надпись; меня поразил тонкий лиризм её жестокости. Я попытался представить девушку, написавшую эти слова, но тщетно. Передо мной вставали то холодные немигающие глаза тайного полицейского, то жуткий взгляд опричника, то перекошенное от свирепости лицо казака. Попытка вспомнить взгляд девочки из шестнадцатой школы тоже не увенчалась успехом. Я пожал плечами и повернулся в окно. Думать не хотелось. Мне оставалось только смотреть на то, как за окном мелькала Россия, сливаясь из тысяч картинок в одно общее всеобъемлющее впечатление. Погода понемногу улучшалась. Между облаков снова и снова мелькало солнце.

Двери вагона внезапно открылись. Из тамбура вошёл мужчина в какой-то затёртой чёрной куртке. На вид ему было лет сорок. Глаза мужчины почему-то виновато бегали из стороны в сторону; правая бровь была недавно рассечена. Почему-то он сразу направился ко мне и сел напротив.

— Как вы оцениваете стабильность нашей внутренней политики? — внезапно начал он, наклонившись ко мне.

— Что? — переспросил я.

— Да, я полностью с вами согласен. Наш президент — полный денатурат… простите, я хотел сказать, дегенерат. Вы тоже так считаете? Очень приятно. Я — официальный уполномоченный Пентагона. Давайте создадим тайное общество. Я расскажу вам, как поджигать полицейские машины. Встретимся завтра в условленном месте. У меня с собой будет канистра низкооктанового…

— На вас форменные брюки с лампасами, — холодно сказал я.

Мужчина опустил взгляд и покраснел.

— Это действительно так заметно? — спросил он расстроенным голосом. — А я-то думаю, почему мне никто не верит.

— Бросается в глаза, — подтвердил я. За это утро я уже успел преизрядно насмотреться на мундиры самых разных образцов. Мой собеседник, который так и не успел представиться, скрестил ноги и прикрыл лампасы руками.

— Вы не подумайте плохого, я не такой, — оправдываясь, начал он. — Я просто за квартиру триста тысяч коммуналки задолжал, больше всех в нашем подъезде. Вот меня и вызвали в полицию, мол, твой долг уже тянет на уголовку. Если не хочешь сесть, то походи по рынкам, поговори с людьми, создай экстремистское общество, а потом сдай его нам. Общество посадим, а тебе простим долг за квартиру, потому что способствуешь выполнению плана по раскрытию. Ну, меня у нас, в Кубинке, все знают, вот и езжу на электричках…

— И как, удаётся? — нейтральным голосом спросил я. Мужчина горестно обхватил голову руками, обнажая лампасы.

— Какое там! Меня ограбила шпана в Тучково, в Голицыно меня избили, а в Одинцово чуть не выбросили из поезда. И никакого толку. Никто не верит. Езжу зайцем, но уже нарвался на восемь тысяч штрафа.