— Надо поискать ещё, — сказал я остальным, — какая подлость!
Могильщик, собственно говоря, вовсе не обязан был этим заниматься. Он помогал нам просто из любви к искусству. И втроём мы возобновили поиски. И вдруг — вон там, у поворота — я увидел крохотного человечка, девочку, которая, съёжившись, сидела на земле позади огромного полированного обелиска на могиле бригадного врача Вита и пристально глядела на меня. Она так съёжилась, что её шейка совсем ушла в плечи.
Всё же я узнал её. Это была сестра маленькой покойницы.
— Что ж ты так поздно сидишь здесь, дружок? — спросил я.
Она не ответила мне и по-прежнему сидела, не шевелясь. Я помог ей встать, взял её ранец и предложил проводить её домой.
— Твоя сестричка Ганна вовсе не хочет, чтобы ты из-за неё так поздно засиживалась здесь, — сказал я.
Тогда она пошла со мной. Я заговорил с ней:
— А ты знаешь, что какая-то злая девочка украла цветы с могилы нашей Ганны? Какая-то маленькая девочка в жёлтом платьице, ты её не заметила? Ничего, мы всё равно её найдём.
Она всё так же молча шла рядом со мной.
— Поймали! — вдруг закричал могильщик. — Вы поймали воровку!
— Что такое?
— Как — что? Вы же держите её за руку!
Я не мог скрыть улыбки.
— Вы ошибаетесь. Какая же это воровка! Это же младшая сестричка той самой девочки, которую мы сегодня здесь похоронили. Её зовут Элина, я её хорошо знаю.
Но могильщик стоял на своём. И сторож тоже узнал девочку, в особенности по красному рубцу на подбородке. Она украла цветы с могилы своей сестры — бедняжке даже нечего было сказать в своё оправдание.
Учтите: я давно знал обеих сестёр, мы много лет жили в одном и том же нищем заднем дворе, и они часто играли под моим окном. Бывало, они яростно ссорились и дрались, но всё же они были славные девочки и всегда вступались друг за друга. Навряд ли кто-нибудь мог их этому научить, мать их была скверная женщина, которая и домой-то почти не заглядывала, а отца своего — кстати, у них были разные отцы — они никогда и в глаза не видели. Девочки эти жили в ветхой лачуге, не намного больше вон той могильной плиты, моя комната была расположена прямо против неё, и часто, стоя у окна, я засматривал в их каморку. Самой толковой из них была Ганна; на несколько лет старше сестры, она привыкла заботиться обо всём, как взрослая. Это она всегда доставала жестяную коробку с хлебом, когда сёстрам хотелось есть, а летом, когда на заднем дворе стояла жара, Ганна надумала прикрепить к окошку старую газету, чтобы хоть как-то укрыться от горячих солнечных лучей. Сколько раз я видел, как она перед уходом в школу проверяла, выучила ли сестра свои уроки: Ганна была серьёзным, преждевременно повзрослевшим ребёнком и, верно, потому она прожила совсем недолго.
— Давайте заглянем в ранец, — сказал могильщик. И в самом деле, в нём лежали цветы. Я даже узнал мои собственные камелии.
Что я мог сказать? А маленькая грешница стояла рядом и сердито глядела на нас. Я стал тормошить и расспрашивать её, но она молчала. Тогда могильщик, пробормотав что-то про полицию, увёл девочку с собой.
Когда мы подошли к воротам, она, кажется, вдруг осознала, что ей предстоит, и спросила:
— А куда вы меня ведёте?
Могильщик ответил:
— В участок.
— Я ничего не крала, — сказала она.
Но разве она не украла цветы? Ведь они лежали у неё в ранце, мы сами видели. И всё же она снова пугливо повторила, что ничего не украла.
В воротах Элина зацепилась рукавом платьица за замок, и рукав чуть не оторвался. Под ним белело худенькое плечико.
Все пошли в участок, и я пошёл со всеми. Дали показания, но, насколько мне известно, Элине тогда ничего не сделали. А сам я больше её не видел, потому что уехал и не возвращался сюда целых десять лет.
Но за это время я заметно поумнел. Мы тогда вели себя как последние болваны. Конечно, Элина не украла те цветы, но что, если бы она и в самом деле это сделала? Я хочу сказать: почему бы ей этого не сделать? Где это видано, чтобы так расправлялись с детьми, — хоть ни один судья не осудит нас за это: мы просто схватили её и поволокли на очную ставку с законом. И ещё вот что я вам скажу: я снова виделся с Элиной и могу отвести вас к ней.
Он помолчал.
— Если вы способны понять то, что я сейчас расскажу, слушайте! «Знаешь что, — говорила больная девочка, — скоро я умру и тогда принесут цветы, может быть, даже кучу цветов; учительница обязательно пришлёт букет, а добрая тетушка Бендике, может, даже — целый венок».
Эта больная девочка мудра, словно какая-нибудь старушка, она так быстро выросла, что все жизненные силы её иссякли, а болезнь ещё больше развила её ум. Когда она говорит, другая, меньшая сестра, смолкает, силится всё понять. Сёстры живут в своей лачуге одни, матери их никогда не бывает дома, но тетушка Бендике частенько присылает им еду, и, значит, им уже не грозит голодная смерть. Сёстры теперь никогда не ссорятся, уже давно, очень давно они перестали драться, а о своих былых стычках во время игр и думать забыли.
Как ни хороши цветы, всё же и они увядают, — твердила больная. А увядшие цветы не красят могилы. Мёртвой их не увидеть, и тепла от них тоже никакого. А вот не помнит ли Элина ботинки, которые они как-то видели в пассаже? До чего же тёплые были ботинки!
