Плотогоны - [9]

Думая о себе, о муже, Антонина незаметно прошла улицу, только у самого дома ощутив, что от довольно тяжелой сумки стала болеть рука.

Открыла дверь квартиры — и на шею бросилась Верочка, длинноногая ясноглазая девчушка с двумя тоненькими косичками. Красные ленты в них измялись, одна почти совсем расплелась. Антонина нестрого сказала:

— Ну что ты как коза — у соседей потолок обвалится.

— А вот и нет, а вот и нет! — скакала Верочка, и вместе с ней подскакивали ее косички. Скача, она говорила: — А я уроки сделала… А я уроки сделала… А Владик еще нет… Владика еще нет…

— Давай его сюда, Владика. — Антонина сунула ноги в тапочки, взяла сумку и пошла с нею на кухню.

— Владик на улице, на велосипеде катается.

— А откуда ты знаешь, что он не сделал уроки?

— Потому что сам сказал: сперва покатаюсь, потом уже уроки. Ему Колька Ямцов звонил.

— Все-то ты у меня знаешь. Нужно было сказать, что делать так нельзя. Мы ж ему запретили, кажется…

Говоря это, Антонина разбирала продукты, кое-что укладывала в холодильник, то, что понадобится на ужин, клала на кухонный стол.

— Проверю у тебя уроки, оденешься потеплей и пойдешь гулять. Сама погуляешь, Владика же пришли домой. А что это ты так раскраснелась? А ну подойди-ка сюда.

Антонина приложила ладонь ко лбу Верочки — нет, температура как будто нормальная, видимо, просто много занималась. Старается дочка, очень старается. Она молодчина, ее дочурка, упрямая, напористая, хваткая. Если возьмется за что-то — не встанет из-за стола, пока не сделает. Только болезненная. Всеми детскими болезнями переболела.

А вот Владик наоборот: лишь однажды перенес грипп, годика в четыре, тогда вообще была эпидемия, и с тех пор ни разу ничем не болел. Только непоседа, ох и непоседа… Сесть за уроки — горе, да и только… Он тебе и в магазин сбегает, и с пылесосом готов целый день возиться — только б не напоминали об уроках. Когда ж, наконец, сядет, старается разделаться за какой-то час, сколько бы ни задали. Оттого и учится неровно. Когда отец или мать следят — отметки хорошие, но стоит только ослабить надзор — сразу появляются тройки. Ну и, конечно, жалуются учителя: непоседливый, шумный. Алексея это не тревожит — мальчик, мол, на то и мальчик; Антонине же порой становится как-то боязно. Настойчивости у ребенка никакой; если нужно сделать что-то трудное или неприятное, старается обмануть, пропустить или сделать кое-как. А излишняя дурашливость — она тоже к добру не приведет. Нужен, ох как нужен здесь родительский глаз! Но где найдешь время? Утром едва успеваешь собрать их в школу, после работы — дела по дому, времени хватает только на то, чтобы приготовить еду, помыть и накормить их. Ясли, детский сад, школа, работа — четыре ее ориентира с той поры, как появились дети. Ну, ясли, сад — это прошлое, это уже воспоминание, как недосыпала, вечно боялась опоздать, не успеть. Опоздать в ясли или в сад, опоздать на работу, опоздать после работы в ясли или в сад. Но была и большая боязнь — боязнь того, чтоб кто-то из детей не заболел. Тогда весь мир замыкался четырьмя стенами комнаты, отступали куда-то далеко-далеко работа, знакомые, близкие, даже Алексей и тот отходил на второй план, — оставалось только болезненное, как нарыв, беспокойство и щемящая, мучительная жалость к больному ребенку. Может, потому, что Верочка так часто болела, со временем у Антонины появилась к ней какая-то особая, тревожная любовь и нежность, какие только и могут быть перед детской беспомощностью. Хотя Верочка вот уже и косички сама научилась заплетать, и белый воротничок пришьет к школьной форме — помощница растет, хозяйка…

Зазвенел звонок. Антонина открыла — у двери стоял с велосипедом запыхавшийся Владик.

— Ты что ж это отправился кататься, не приготовив уроки? — сразу же напустилась на него Антонина. — Разве не знаешь, что сначала нужно делать?

Владик втянул носом воздух, учуял запах яичницы, которую Антонина приготовила для Верочки, и намеренно насупленными глазами посмотрел на мать.

— Ох, как вкусно! Ох, как хочется есть!

Ну, что поделаешь с эдаким хитрецом…

Быстрый ее взгляд сразу же отметил, что у сына нет одной пуговицы на куртке, что верхнюю рубашку уже следует сменить — грязновата, потемнели светлые полоски на воротнике, сбиты носки на ботинках и ходить в них в школу уже нельзя.

Владику она тоже сделала омлет, дала кусок соленого огурца, стакан молока. Ел он торопливо, едва ли не давясь, — до того проголодался.

— Не спеши — никто у тебя не отнимет тарелку, — остановила его Антонина. — Что нового в школе?

Об этом она спрашивала каждый день, и каждый раз, прежде чем ответить, Владик что-то мычал под нос, наконец выдавливал:

— А что нового? Ничего…

— Что-нибудь получил сегодня?

— Ничего… Хотя нет, четыре по математике…

— А поведение как?

— Ну как… Нормально… Правда, Римма Захаровна записала в дневнике, что забыл спортивную форму.

— Почему ж ты ее не взял? Я ведь напоминала вечером.

— Потому что вспомнил, что не взял тетрадь по русскому языку, пока возвращался за нею, про форму забыл.

— Видишь, как плохо, если не проверишь портфель вечером. Сколько раз я тебе говорю об этом…