Плотогоны - [14]

Вот так и каждый из их прежней компании. Спросишь про жизнь — один скажет на сто двадцать, другой на сто сорок или сколько-то еще рублей, на том разговор и кончается. Разве только кто-нибудь пощупает полу пиджака Сергея, поинтересуется, где достал, а потом многозначительно вытянет шею: ну да, у тебя же мать…

Мать… Ну что она, мать? Она хотела ему добра. Может, не умела по-настоящему с ним справиться и все же по-своему поддерживала, прощала, помогала. Был конкурс в институт народного хозяйства, она бегала, искала знакомых, ждала у подъезда после экзаменов — и его приняли в числе пяти процентов. Продержался целых два курса, однако будущая профессия товароведа так и не смогла высечь в его разборчивой душе огонь, заинтересованности. Сергей выбрал ветеринарный. Название института было чем-то наподобие модерновой, диковинной рубашки…

После ветеринарного его понесло как по колдобинам: был и автослесарем, и конюхом — взяли как бывшего студента ветеринарного института, — работал в нескольких конторах, названия которых давно уже успел забыть, три месяца учился на философском отделении, и вот наконец мать нашла для него курсы математиков-программистов…

Если говорить честно, направляясь сюда, куда его приняли опять-таки, благодаря какому-то знакомству матери, он и не думал выкидывать каких либо фокусов. Завелся же от равнодушно-деловых вопросов начальницы: «Где учились? Где работали?» Сама, наверно, еще вчера сидела за партой, а уже успела усвоить привычки, даже интонации замшелого бюрократа. А уж их — ого! — Сергей насмотрелся — перебиравших разные там справки и бумажки, касающиеся его прошлого. Каждый такой начальник подписывал приказ о зачислении с видом, который лучше, всяких слов говорил: по закону, мол, я могу с треском вытурить тебя из этого кабинета, но, думаю, ты и сам у меня не задержишься.

Сергей и не задерживался, иначе он просто проявлял бы непочтительность к такому начальнику: нельзя же, чтоб он ошибался, такой мудрый и предусмотрительный.

Что-то похожее заметил Сергей и в поведении этой женщины-начальницы — тогда у него и родилось желание поиздеваться над ее самоуверенностью. И все же не стоило, наверно, этого делать. Теперь он немного жалел, что поддался искушению, первому впечатлению. И это сожаление слегка портило ему настроение.

За гранитным парапетом под лучами желтоватого вечернего солнца блестела, качалась под холодноватым ветром река, небольшие волны сверкали на солнце, будто чешуя на рыбине. По асфальтированной дорожке ветер вяло гнал кленовые листья, они тихо шелестели, заглушали шаги. Солнце горело в окнах дома возле телестудии, сверкнуло на стекле «Волги», проехавшей немного выше, по улице.

Глухо шумел город, где-то далеко слышался тяжелый ритмичный грохот — как видно, ухал многотонный молот на станкостроительном заводе. По мосту через реку стремительно пробегали машины, в их потоке отличались большие синие троллейбусы, окна которых тоже отсвечивали солнцем.

Далекий, сдержанно-могучий гул вечернего города вселял в душу Сергея неясное беспокойство. Сдержанность, смутность этого гула почему-то сравнивались с его жизнью, в которой тоже, казалось, давно что-то затаилось и смутно ждет своего часа, пока же только тихонько бурлит, набирает силу, он же никак не может понять, в чем тут секрет. И вот когда постигнет, поймет настроение вечернего города, разгадает его смутную затаенность, тогда и самому удастся понять себя, тогда сумеет прогнать из души тревогу и неудовлетворенность, потому что вслед за одним откровением придет и другое: как найти настоящую линию в своей жизни, что сделать, чтоб каждый вечер был наполнен ясностью и смыслом…

Возле гастронома на площади Победы стоял Гарик Бодров. Он где-то пропадал целое лето, отрастил усы. Слегка сутулый, руки в карманах джинсов, стоит с видом, будто ждет очереди позвонить по телефону-автомату. А сам так и бегает глазами по толпе — не попадется ли кто-нибудь из знакомых.

Сергею он обрадовался, шлепнул себя руками по коленям. Ну как же, такая долгожданная встреча…

Сергей уже и не припомнит, когда они впервые сошлись, наверно, в восьмом, или девятом классе. Тогда только начинали собираться вечерами во дворах; шумно разговаривая и смеясь, прогуливаться по проспекту, открывая для себя какое-то неведомое до сих пор удовольствие от почти взрослой независимости. Знакомства завязывались легко, так же легко и обрывались, а вот их с Гариком тянется долго…

Гарик по натуре прихлебатель, денег у него никогда не было, у Сергея же водились даже в самые хмурые дни — выручала мать, — этим, наверно, и можно объяснить давность их дружбы с Гариком.

— Ну-у, тебя прямо не узнать, Гаврила, — Сергей называл его только так.

— А, ты про это? — Гарик погладил свои свисающие, по последней моде, усы. — Целое лето откармливал. — И критическим глазом осмотрел Сергея. — А ты, как всегда, дженцельмен. — Подчеркнутое, намеренное коверканье слов также входило в этикет их давней компании.

— Так что, угощаешь сегодня?

Это была издевка, в адрес Гарика — из-за постоянного его попрошайничества; тот, может, и понял ее, однако с обидой на лице попробовал вывернуть карманы джинсов.