Плотогоны - [13]

Во всем остальном отношения между Сергеем и матерью были хорошие. В ее педагогической системе не было места сюсюканьям и нежности, необыкновенно вредным, по ее мнению, в воспитании мальчика, поэтому она всегда держалась с ним суховато-спокойно и имела привычку долго и подробно рассуждать на темы жизненно важные, необходимые: как стать трудолюбивым, воспитанным, умным и старательным. Слушая ее, Сергей всегда смотрел ей прямо в глаза, согласно кивал головой, сам же при этом думал, как бы поскорее удрать из дома — в кино или просто прошвырнуться с ребятами.

Мать убеждали в пользу наставлений широко раскрытые, ясные глаза сына и полнейшее, не подлежащее сомнению его согласие с ними. Если же сын делал что-то наперекор ей, она, разумеется, печалилась, но мальчик так искренне каялся, обещал исправиться, загладить вину, что просто нельзя было ему не поверить. Да и какие, по сути, были у него провинности?

Прогулял, не пошел на занятия в школу, вырвал из дневника страницу, на которой стояла двойка, — так на то же он и ребенок. Напроказить, нашалить, выйти на определенное время из-под контроля — какой мальчик его возраста не делал того, что было следствием здоровья и детской непоседливости.

Сама ли мать так решила, или же, приезжая в гости, ее навел на эти мысли дед, однако провинности Сергея никогда не вызывали дома великой бури. Зависть к мальчишкам, у которых были отцы, с годами у него прошла, потому что сколько раз получалось, что одна и та же неприятность для Сергея кончалась, молчаливым укором матери, для многих же его дружков — синеватыми полосами на спине от отцовского ремня. Да и вообще этот народ — отцы — может довольно сильно портить настроение детям. Мать же была, что называется, своим человеком.

Экономист по образованию, она работала в научно-исследовательском институте торговли. Ее служебные связи с директорами крупных магазинов весьма пригодились Сергею, когда он понял, что некоторые изъяны своей внешности можно с успехом сгладить модными, яркими «шмутками». «Шмутками» называлась почему-то каждая вещь из его гардероба — от плавок до дорогого кримпленового костюма.

Умение модно одеваться уже в школьные годы стало много значить и при выборе друзей. Их объединяло чувство исключительности, необычности, которое держалось на чрезмерно смелых экспериментах с одеждой. Считалось, например, последним шиком надевать прямо на голое тело драную водолазку или драный пуловер, нацепить на цепочку металлический крестик и ходить в таком виде по улицам, дерзко заглядывая в глаза встречным. Как и крикливая, скандальная одежда, подбирались и высказывания, оценки знакомых. В чести были модные словечки, неведомо кем, какой мудрой головой придуманные. «Не возникай», «не выступай» — если кого-то нужно было остановить, оборвать, «кент» и «чувак» — при обращении, «чао» — при прощании.

Охотно повторяли при каждом подходящем случае, что работа любит дураков, и даже тот из дружков Сергея, кто, как и он сам, умел иной раз посидеть над книгой или над схемой транзистора, старался не признаваться в этом перед компанией, поскольку подобное признание очень повредило бы авторитету «виновника». Вот похваляться, во много раз преувеличивая, что схватил хорошую отметку на уроке или на зачете, даже не взяв в руки учебник, или что прогулял несколько дней, притворившись больным, или кого-то обвел вокруг пальца, обманул, проявив сноровку и житейскую хитрость, — это одобрялось, поскольку подчеркивало исключительность, било по каким-то темным, не до конца понятным и острым чувствам.

Что правда, то правда: в их компании никогда не было настоящих хулиганов, истинных, закоренелых правонарушителей. Сергей и сейчас довольно часто встречает прежних своих дружков. Тот окончил институт и прилично устроился, та удачно вышла замуж, так что ее даже не узнать в озабоченной, хлопотливой домашней хозяйке, кто-то работает в телеателье, откормил животик и поглядывает на тебя при встрече сытыми, с холодноватым блеском глазами. И все же на каждого из них наложила отпечаток та, юношеских лет, компания. Сергей позднее много думал об этом, и когда ему открылась истинная правда, весьма разочаровался.

Всех их объединяла, оказывается, самая обычная серость, поверхностность, отсутствие каких-либо серьезных мыслей и намерений. Мода менялась чуть ли не каждый год, на смену узким брюкам приходили широкие, вместо остроносых ботинок стали носить ботинки с тупыми носами, после пестрых галстуков завязывали строгие, однотонные, замыкался один круг, начинался другой, все оказывалось известным, старым, неинтересным, то же, что виделось в заветных юношеских мечтах, что-то значительное и красивое, что хотелось отыскать в жизни, становилось все более далеким и словно бы неправдоподобным, ненастоящим. И оставалось ощущение обиды и обмана…

Нет, если подумать, самый незаметный в школе, тихий и послушный Сашка Вайкуль, этот вечный зубрилка, с отличием кончает университет, решает какую-то головоломную задачу, за что ему тут же присваивают звание кандидата наук, да еще говорят, что он — будущее научное светило. А тот же Казик Войтовский, парень-огонь, шутник и гитарист, с горем пополам добивает техникум и превращается в самого обыкновенного куркуля с животиком под модной финской рубашкой, с толстым обручальным кольцом на правой руке, с холодными, как у волка, глазами. Смотрит, и так и кажется: приценивается, прикидывает, сколько можно с тебя содрать. Любит повторять услышанную где-то фразу: «С милым рай и в шалаше, только чтоб был с телевизором», — намекает на свою халтурную работу в телеателье. Притом еще и подмигивает, сыто, коротко хихикает.