Площадь - [45]

— Ты меня прости…

Вдруг услышал он ее тихий голос.

Тогда, в его кабинете, в здании полицейского участка, Юнай тоже просила простить ее, и так же робко, как сейчас Ынхэ. Слова одинаковые — «прости меня» — но смысл диаметрально противоположный. Ынхэ просила прощения у любимого за то, что не сдержала данного ему слова. А Юнай окончательно и бесповоротно предала и забыла его любовь. Стоило бы отомстить ей за это, безжалостно и беспощадно. Надо бы, но он не смог. Он поступил благородно, организовав побег Тхэсика. При этом спасал он не сына своего благодетеля, а мужа своей бывшей любовницы Юнай. Вполне вероятно, что в этой жизни Юнай не пожелает больше видеть его. Но если даже они и встретятся когда-нибудь, это будет уже другая Юнай, не та, которую он знал и любил. Она сама сказала, что многое поняла после встречи с ним. Ынхэ, наверное, тоже когда-нибудь скажет, что многое поняла. Вот, уже начинается, такая же униженная просьба простить… Ладно! Почему бы и не простить ее… Он потерял многие свои способности, но способность прощать людям в нем еще осталась. Наверняка, Иисус Христос тоже натворил немало, иначе откуда бы взяться его страстному призыву «простить грехи людские, возлюбить ближнего»? Слова Священного Писания: «Если есть среди вас безгрешные, отзовитесь, возьмите камень и бросьте в эту женщину» — будто специально для Менджюна написаны. Несомненно, они обращены прямо к нему. Конечно, Менджюн не святой, как Христос, но одну-то женщину и он вполне может простить. Он крепко обнял Ынхэ и шепнул ей на ухо:

— Я люблю тебя.

— Знаешь, поездка в Москву была совсем не такой интересной, как я ожидала. Когда объявили о войне, сразу вернулась на родину, записалась добровольцем в армию, стала санитаркой и попросилась на передовую линию. Я решила, как увижу тебя, попросить прощения. Теперь сделала это и в любой момент могу умереть спокойно.

— Я люблю тебя.

— Скажи, что прощаешь, пожалуйста.

— Разве слова любви не сильнее десятикратно, чем «я тебя прощаю»?

Ынхэ в голос разрыдалась, не в силах больше сдерживать в себе груз душевных переживаний. Перед ним недавно плакала и униженная им Юнай. Но у той слезы были недолги. Она быстро пришла в себя после его неожиданного нападения, и в ее уже бесслезных глазах Менджюн увидел затаенную решимость. По-видимому, Юнай все же была сильным и волевым человеком. Ынхэ, выросшая и воспитанная в условиях казарменного социализма, совсем другая. Сейчас она рыдает у него на руках, вымаливая прощение за нарушенное обещание.

Правду сказать, Юнай, пока они были вместе, ни разу не нарушала своих обещаний. Это он поступил вероломно по отношению к ней, когда внезапно, без предупреждения исчез, сбежал на Север. Странно, отчего так получается — никогда не нарушавшая своего слова, правильная Юнай так и осталась для него существом непонятным, вызывающим временами раздражение и обиду, а Ынхэ, вероломная обманщица, предавшая его, настолько дорога ему, что он готов верить ей слепо и безоглядно? Обнимая тело женщины, содрогающееся в рыданиях, он свято верил, что она была с ним честна и тогда, когда обещала не ездить в Москву.

В ее слезах чувствовалась такая искренность! Он дал ей возможность выплакаться вволю. Дождь не переставал. Его монотонный шум то усиливался, то затихал, как будто небо беседовало с землей.

Тихие всхлипы плачущей женщины, шум дождя, негромкие вздохи и уханье фронтовой ночи — его слух воспринимал все вместе, как одно целое, как будто так и должно было быть.

С той ночи они встречались почти ежедневно. Иногда днем, иногда ночью. Порой просто не успевали договориться о встрече, но Менджюн каким-то шестым чувством безошибочно угадывал, что она уже в пещере и ждет его. Тогда, скрываясь от любопытствующих взглядов, он спешил напрямик к заветной пещере, через перевал, и когда входил, неизменно видел одинокую женскую фигурку, сидящую в темном углу.

Шла война с ее беспощадными законами. Никакого соблюдения установленных правил, но и не импровизированный церемониал — на огромных просторах ненасытная война по-своему собирала свой урожай, то и дело посылая смерть на поиски очередной жертвы. А они — Менджюн и Ынхэ — встречаясь, как бы заряжали свои уставшие тела новой жизненной силой, силой, которая помогала им переносить напряжение и треволнения фронтовых будней.

Если выглянуть из глубины пещеры наружу, справа видна высоковольтная мачта, обломившаяся посередине. Сейчас как раз на этом изломе зависло здоровенное белое кучевое облако. Вспомнилось, как в далеком детстве, школьником, он соорудил квадратную рамку по десять сантиметров высотой и шириной, ставил перед собой и, глядя через нее на окружающий пейзаж, старательно переносил на бумагу все, что видел в этом квадратике. Рамка была хороша и удобна тем, что четко отграничивала заданный для рисования кусочек бескрайнего внешнего мира. Конечно, вход в пещеру не имел такой правильной геометрической формы, да и по краям со всех сторон зарос бурьяном, но все же выхваченное этим почти квадратом пространство вмещало в себя довольно живописную картину с фоном из дрожащего марева, появлявшегося в солнечные дни. Наблюдая из темноты пещеры четко очерченный фрагмент яркого и жизнерадостного мира природы, Менджюн думал, как все-таки гармонично, красиво и идеально устроена живая природа. Надежная каменная стена окружала его со всех сторон — сверху и снизу, справа и слева. Из этого каменного мешка внешний мир воспринимался совершенно иным. Он представлял себе, как какой-нибудь зверек величиной с ладонь из своей норки внимательно и настороженно следит за тем, что происходит в большом и незнакомом внешнем мире: танки и артиллерия ведут смертельный бой, Народная Республика истекает кровью, агонизируя на смертном одре…