Площадь - [44]

Он не смог понять чего-то до начала войны и хотел восполнить этот пробел в подвале полицейского управления. Чтобы догнать историю, чтобы убедить себя, что арестованные — это отвратительные враги народа, он вооружился кожаной плетью, стал палачом. На его жестокость люди реагировали по-разному. Одни до конца держались достойно, молча сносили физические страдания, стиснув зубы. Были, конечно, и такие, кто после каждого удара пронзительно кричал, будто их ножом режут. Попадались интеллигенты, пытавшиеся силой убеждения вызвать в контрразведчиках чувство сострадания и жалости. Каждый день перед его глазами, как в калейдоскопе, мелькали разные люди, и каждый со своей драмой. Со временем все это начало надоедать. Он охладел к делу, потерял интерес к «обработке человеческого материала». Лампа с отражателем образовывала на полу световой круг, в котором день за днем корчилась от боли очередная жертва, вздрагивая под ударами кожаной плети. Менджюну было отлично известно, что все до одного люди, проходившие через адовы муки в застенках северокорейской контрразведки, не были ни врагами народа, ни наймитами капитализма, ни национальными предателями, ни шпионами, как об этом трубила коммунистическая пресса в своих победных реляциях.

В отношениях с Юнай не было никакой определенности. Сперва показалось, что она полностью находится в его власти, но это была иллюзия, самообман. Стеклянная стена, стоявшая между ними, позволяла видеть объект вожделения, но дотянуться до него было невозможно. Что касается отношений между ним и подследственными, то, в конечном счете, побеждали подследственные. Он ждал, что удары плетью, которые он обрушивал на тело истязаемого, должны вызывать вопли, сообразные силе удара. Но и тут никакой ясности не получалось: одни прикидывались, что вот-вот отдадут концы от нестерпимой боли, другие, наоборот, молча переносили удары любой силы. И тогда ему не оставалось ничего другого, как доводить начатое до конца, то есть истязать подследственного до тех пор, пока тот не терял сознание, превратившись в кровавое месиво. Такой путь не мог быть результативным. Это не путь, а обрыв, пропасть, через которую не докричишься. Потому что, во-первых, потерявший сознание человек, на грани физической смерти уже не представлял никакой ценности с точки зрения дознания, и во-вторых, даже если такой человек и давал показания, они не могли считаться объективно правдивыми, так как были вырваны у него физическим принуждением. Приходилось признать, что в допросах с применением пыток в любом случае проигрывал все-таки он, Менджюн.

Сила современного оружия в том, что оно позволяет обойтись без рукопашного боя. Если противники удалены друг от друга настолько, что стрелковое оружие становится бесполезным, в ход пускают артиллерию, гораздо более дальнобойную. Пальба из орудий в чем-то напоминает детскую игру, только в страшном варианте. Стоишь в глубине траншеи, под палящим солнцем, монотонный грохот далекой канонады начинает вгонять в сон, и тогда в голову приходят странные мысли: вот театр смерти, он огромен, но существует сам по себе, вне твоей реальности, отдельно и независимо от тебя.

Когда он в первый раз на фронте встретил Ынхэ, он ее не узнал. Тогда его по какому-то делу вызывали на дивизионный командный пункт. Там он и увидел ее, не поверил своим глазам, решил, что обознался, на том и успокоился, вскоре позабыв об этом эпизоде. Но однажды за его спиной послышались легкие шаги и знакомый голос окликнул его по имени. Он опешил от неожиданности и долго не мог заставить себя обернуться. Оказалось, что она теперь здесь, служит медсестрой. Вчера вечером они, наконец, встретились после долгой разлуки, но она ни слова не сказала в свое оправдание. Да и какое это все теперь имеет значение! Спасибо судьбе, что позволила им встретиться снова! У него не было ни сил, ни желания разбираться, кто из них нрав, а кто нет. Эта война отняла у него все, включая любовь и политические ориентиры. Впридачу он потерял и свое идейное кредо. Он был бы только рад, если бы его нашла костлявая рука смерти. Никогда раньше он не чувствовал себя настолько опустошенным, и духовно и физически. И вот в момент, когда он был близок к полному отчаянию, явилась его любимая, его Ынхэ.

Опять показалось, что снаружи доносятся какие-то звуки. Он выглянул из пещеры. По-прежнему никого, тихо. Наверное, что-то срочное задержало ее. Уже около двух часов ночи. Она пообещать что придет. Значит придет обязательно. Может быть, заблудилась? Он и сам нашел эту пещеру совершенно случайно. Как-то шел на командный пункт дивизии, выбрал путь покороче — через перевал. И наткнулся на эту пещеру. Пещера была довольно уютна, и от посторонних глаз укрывала неплохо. Он иногда приходил сюда отдохнуть часок-другой, отключиться от фронтовых забот. Для короткого отдыха лучше места не найти. И главное, знал об этой пещере только он один. Вблизи послышался шорох. Раздался знакомый голос, зовущий его по имени. Он вышел наружу, ощупью отыскал в кромешной тьме ее руку, провел внутрь. Снял с нее плащ, положил в сторонку, ближе к выходу. Она была разгорячена быстрой ходьбой, а земляной пол, усыпанный крупными песчинками, был неприятно холодным. Менджюн постелил свой солдатский плащ. Обнимая ее одной рукой, другой стал расстегивать ворот ее гимнастерки.