Площадь - [43]

— Юнай, открой глаза. Посмотри на меня.

Она растерянно посмотрела на него и снова бессильно спрятала лицо на его груди. Он почувствовал, как по его груди стекают теплые струйки. Он поднял ее, усадил и вернулся на свое место за столом. В голове было пусто. Ему казалось, что ветер снаружи проникает в его черепную коробку и пронизывает ее насквозь. В ярком свете электрической лампы Юнай сидела скорчившись, одной рукой прикрывая грудь, а другой рукой опираясь на пол. Время от времени с ветром доносились крики птиц. Менджюн настежь распахнул окно. Облитые слабым светом уличных фонарей кроны деревьев казались седыми, тронутыми ранним увяданием. Напрягая зрение, он в темноте поискал глазами то место за зданием на склоне сопки, где в тот злосчастный день лежал на траве под деревом, сплевывая кровь распухшими губами и облизывая языком кровоточащие десны. Отчетливо вспомнилось, с каким остервенением он втаптывал в землю семейство несчастных муравьев. В тот день он видел вместо неба только мириады ярко светящихся звезд.

Не закрыв окна, он вернулся к Юнай и помог ей подняться на ноги. Снял пиджак, набросил ей на плечи и мягко сказал:

— Переночуешь здесь. Домой пойдешь завтра утром.

Не дожидаясь ответа, открыл входную дверь, подозвал часового и приказал проводить Юнай.

Некоторое время следил, как она, в мужском пиджаке, шла за часовым. Когда она скрылась за поворотом, закрыл дверь и застыл, прислонившись к ней спиной. Во всем теле была пустота, в душе страшное одиночество. Заламывая руки, он издал дикий стон. Плечи затряслись, он заговорил вслух сам с собой, как безумный:

— А может, ты дьявол?

Он обращался к невидимому собеседнику, стоявшему напротив. Хлопнул в ладоши. В пустой комнате хлопок отозвался резким неприятным звуком. Хотел засмеяться, но вместо смеха из горла вырвался слабый писк. Он был пуст. До того пуст, что даже не мог издать нормальный звук. Он долго беззвучно смеялся, ударяя затылком о дверной косяк.

На линию фронта у реки Нактонган опустилась темная ночь. Дождь лил, не переставая. Затаив дыхание, Ли Менджюн настороженно прислушивался, но, кроме шума ночного дождя, его слух не улавливал никаких звуков.

Он вглядывался в ночную темноту, плотной завесой заслонившую вход в пещеру, где он находился. Он надеялся, что из ночной мглы вот-вот появится знакомая фигура. Тщетно. Кругом кромешная тьма да монотонный шум дождя. Однако он не терял надежды, и все ждал, всматриваясь в непроглядную темноту. Неважно, что ничего невозможно было увидеть. Просто таково уж ожидание. Бывают обстоятельства, когда привычки человека становятся просто смешны. Прислушиваться к звукам, когда ничего не слышно, напрягать глаза, когда заведомо ничего нельзя увидеть, — это то, на что обрекают человека пять органов его чувств.

В борьбе с жизнью он бесповоротно проиграл. Дрожа под ночным дождем, он охранял непроглядную тьму и ожидал, что из нее появится тень. Это все, что ему оставалось на этом поле битвы. Он сидит в пещере, отгороженной от мира дождевиком. Пещера в форме полумесяца, шириной примерно метра три, с высоким песчаным полом. Дождь сюда не попадал. Менджюн не стал заходить внутрь, а расположился поближе ко входу.

Чтобы, когда она появится, как можно быстрее оказаться рядом. Он ждал Ынхэ.

Менджюн освободил Юнай и ее мужа Тхэсика. Вскоре после этого он получил приказ направиться на Нактонганский фронт. В те дни военное счастье окончательно перешло в руки противника, северяне повсеместно отступали. Он с большим облегчением покинул подвалы контрразведки: морально и физически устал допрашивать и расстреливать людей. Правда, поначалу работа даже нравилась ему. Он испытывал настоящее удовольствие от безнаказанности причинять боль, истязать. Власть над судьбами других укрепляла в нем веру в собственное превосходство. Подвергая арестованных пыткам и упиваясь их стонами, он мысленно представлял себе их прежний образ жизни. Сегодня они его жертвы, а ведь еще вчера каждый из них считал себя важной шишкой. Они щеголяли в шикарных костюмах при галстуках и в лакированных туфлях. Блага жизни они оплачивали грязными деньгами, полученными нечестным путем. Все они восхваляли эту свою страну, место которой среди политических карикатур, и искренне верили, что они — часть передовой западной цивилизации. Они были порождением общества, в котором сто человек питались древесной корой, жили впроголодь, чтобы один мог себе позволить надушиться туалетной водой из Парижа. Абстрактные законы экономики, воспринимаемые на эмоциональном уровне, питали ненависть Ли Менджюна к соотечественникам, живущим на Юге Кореи.

Причиной тревоги Менджюна была война. До ее начала он считал, что у него еще много времени. Он надеялся, что постепенно эта страна встанет на правильный путь, а потом можно будет заняться и Югом, чтобы привести их к общему знаменателю. Но неожиданно началась война, и Народная армия неудержимой лавиной хлынула на юг. Объективный ход истории перечеркнул его расчеты. Стало страшно. Получается, что в истории не обязательно за счетом «один» следует «два». Значит ли это, что кажущиеся обывателями заурядные личности на самом деле политические «старейшины»? Он стал бояться, что совершит ошибку и история оставит его на обочине дороги.