Площадь - [41]

— Поздновато спохватились. Ушел ваш поезд. Есть просьбы ко мне?

— Единственное, о чем попрошу: кончай меня быстрее. Пыток больше не выдержу. Если у тебя сохранилась хоть капля жалости, расстреляй меня поскорее. Лучше умереть. Готов хоть прямо сейчас.

— Даже если никто не узнает о твоей смерти?

— Я тебя не узнаю. Северная Корея сделала из тебя бесчувственного циника. Я просто больше не в силах выносить физические муки, потому и прошу тебя поскорей покончить со мной.

— Честно скажу, никакой жалости к тебе не испытываю. Теперь мне ясно, какой барьер лежит между нами. Когда плохо мне — тебе весело. И наоборот, тебе плохо, а я веселюсь. Сейчас, выходит, мой черед смеяться над тобой.

— Я и не подозревал, какой ты злодей.

— Злодей? Ты прав. Даже больше: не злодей, а демон, дьявол. Твои слова ласкают слух! Единственная в жизни возможность прослыть дьяволом. И я не упущу эту возможность. Хочу быть дьяволом, исчадием ада. В нашей неразберихе моих полномочий вполне достаточно, чтобы облегчить твою участь, но я не хочу этого. Мне не улыбается рисковать своей шкурой для спасения сына бывшего благодетеля. Тебе не кажется, что раз я добровольно, без принуждения пришел работать в контрразведку, этот факт говорит уже о многом? Я хочу заново родиться, пройдя через горнило войны. Думаю, из этой войны никто не выйдет с чистыми руками. Вполне сознательно хочу, чтобы мои руки были обагрены кровью, чтобы одичавшее сердце переполнилось ненавистью и злобой, чтобы глаза видели только людское отчаяние, а уши слышали крики боли. У меня никогда не было и сейчас нет кумира, которому я бы поклонялся, которому бы слепо верил. Так было на Юге, так было и на Севере. Никакой разницы. На Севере я полюбил одну женщину. Я верил ей, а она предала меня. Я не осуждаю ее. Просто еще одно проявление человеческой слабости. Она дала трудновыполнимое обещание и не смогла сдержать слова. Она сейчас в Москве. Теперь я совершенно один на всем свете, у меня нет никого и ничего. Но что-то быть должно. Такая стерильная пустота среди этой мути просто противоречит законам физики! Я должен ухватить хоть что-нибудь. Что конкретно — никакого значения не имеет. Только полный дурак возвращается с войны с пустыми руками, без трофеев. Как тот ленивый раб, помнишь, из Библии? По крупицам буду собирать. Не сидеть же сложа руки и ждать, милости от партии! Вот этими руками я вырву у войны столько, сколько нужно, чтобы хватило на всю оставшуюся жизнь. У войны жестокие законы, и так было всегда. А тут возникаешь ты, нежданно-негаданно, сынок моего бывшего благодетеля. Неизменный спутник безоблачной юности, с которым я делил и радости, и горести. Какими прекрасными были страницы нашей юности! А я хочу растоптать все это моими грязными солдатскими сапогами, подпалить это здание, наполненное гнилой моралью, гори оно дотла! Тогда только я смогу убедить себя в том, что я — закоренелый преступник, хотя по северокорейским меркам я, получается, «народный герой, овеянный немеркнущей славой». Я хочу опутать себя по рукам и ногам цепью тяжких преступлений, совершенных собственными руками. И это будут не проступки, что заложены в самой природе порочного буржуазного общества, а настоящие, сознательно творимые действия, подлинные уголовные преступления. Я хочу сам пройти через эти родовые муки. И ты, Тхэсик, внесешь свой вклад в новое мое рождение. Сейчас наверху, в моем кабинете в томительном ожидании сидит твоя жена. Она тоже поможет этим мучительным родам. Известно же, что человек рождается на свет через женщину. Другого пути не существует, согласен?

Тхэсик вскочил на ноги, опрокинув стул, на котором сидел:

— Ну ты и сволочь…

— Прекрасно. Чем больше эмоций, тем интересней. Это естественный процесс при родах.

— Не смей дотрагиваться до Юнай, слышишь? Я тебя умоляю. Прошу. Ведь осталось в тебе что-то человеческое? Если что, будешь мучиться до самой смерти. Ты можешь и по-другому проявить себя… У тебя масса возможностей. Только не Юнай!

— Масса возможностей? Ты меня не так понял. До чего недогадливый! Здесь не хватает твоей сестренки Еньми, вот она бы догадалась. Кстати, где она? Интересно, что она сказала, когда узнала, что я перешел на Север?..

Не успел Менджюн закончить фразу, как в лицо ему полетел плевок. Менджюн абсолютно спокойно вытер лицо и как ни в чем не бывало мягко улыбнулся:

— «Очень спасибо!» — это по-русски. А по-английски — «сенкью вери мач!»

С этими словами он ударил Тхэсика в лицо. От неожиданности тот боком повалился на пол, пытаясь прикрыть лицо руками в наручниках. Менджюн с непонятным ему самому ожесточением начал пинать беспомощное мягкое тело Тхэсика. В одно мгновение лицо несчастного было залито кровью. И этот ярко-алый цвет вызвал в памяти картину того, что произошло несколько лет назад в этом самом здании полицейского участка. Тогда его нещадно избили. Чувствуя себя униженным, выйдя из участка, он дотемна прятался в лесу, чтобы прохожие не увидели его окровавленного лица. Менджюну почудилось на мгновение, что избивший его когда-то полицейский сидит сейчас в нем и управляет им изнутри. Волчьи приемы: желание терзать другого, рвать в клочья живое мясо, — как заразная болезнь, передаются от одного к другому. Он поднял ногу и с размаха пнул лежащего на полу Тхэсика прямо в живот. Тело двигалось само по себе, отдельно от сознания. Между физическими действиями и сознанием образовалась трещина, и ему казалось, что только беспрерывными движениями рук и ног можно заделать эту пробоину, восстановить целое. На удары Тхэсик больше не реагировал. Он лежал ничком, не подавая признаков жизни. Менджюн присел над ним на корточки, поднес руку к лицу, потрогал грудь. Тхэсик был еще жив. Менджюн с облегчением выпрямился. Вынул из кармана носовой платок, начал вытирать мокрые от крови руки. Платок моментально размок от клейкой густой крови. Отыскивая сухие места на платке, Менджюн тщательно протер ногти, потом зашвырнул платок в угол и позвал конвоира, ожидавшего у входа.