Площадь - [39]

Дни отдыха на берегу моря в Вонсане казались Менджюну незаслуженной наградой. Не стоил он такой заботы и внимания. Разве он сын буржуя? Ему без особой надобности прописывают дорогостоящие лечебные ванны просто как сыну номенклатурного партийного босса. Не противоречит ли это древней восточной морали, согласно которой человек, призванный руководить людьми, должен придерживаться аскетического образа жизни? Или это только слова, а на самом деле на протяжении веков никто и не следовал этим моральным принципам? В насквозь заидеологизированной Северной Корее партийное руководство и «образцовые» производственники пользовались неограниченными привилегиями. Здесь не видят ничего зазорного в том, что по телефонному звонку отца сын проводит несколько дней в роскошном санатории. От Народной Республики не убудет. Зачем мелочиться? В истории немало примеров, когда собака изображает из себя тигра, но на свалке истории собачья шкура так и останется собачьей. Не надо лезть вон из кожи. Всему свой черед. Судя по всему, отец и подобные ему еще некоторое время будут управлять этой страной, «мертвецы закапывают мертвецов»…

Стояла ясная зимняя погода. Синева моря, как бы вобрав в себя опрокинутое в воду небо и добавив оттенков изумрудной зелени, была яркой и пронзительной. Справа поодаль беззвучно парили две-три чайки. Разве может быть несчастным человек, живущий под таким небом? Небо родины всегда прекрасно. Не хмурится, не пугает людей громами, всегда улыбчиво и ясно.

Менджюн обернулся на шум открывающейся двери. Молоденькая официантка принесла на подносе завтрак и утренние газеты. Щечки у девочки были такие же тугие и пунцово-красные, как яблоко, что лежало на подносе. Менджюн не удержался, ущипнул ее за щеку и добродушно сказал:

— Товарищ Ким, вы сегодня необыкновенно красивы.

— Неправда!

Девочке было лет четырнадцать. Она мгновенно отскочила, показала ему язык и с шумом захлопнула дверь за собой. Цок-цок-цок… Уже ускакала. Беспричинное веселье охватило его. Держа в одной руке яблоко, другой он развернул газету и вдруг вскрикнул. Вгляделся в текст. Среди местных новостей — «Прибытие к нам работников танцевального искусства». Ему показалось, что он явственно видит лицо Ынхэ, улыбающееся ему из-за заголовка. Сейчас она была в гастрольной поездке по стране. Большинство участников гастролей включены в списки на поездку в Москву, но Ынхэ тоже поехала — для «заполнения программы», как она объяснила. Уже десять дней, как она уехала из Пхеньяна. По расчетам Менджюна, сейчас они должны были бы выступать в провинции Хамген, а они здесь! Его прямо затрясло от радости. Представление начиналось в час дня. Сегодня воскресенье. Менджюн поспешно достал из чемодана бритвенный прибор и помчался в ванную.

После концерта она выскользнула через служебный выход.

— А тебе можно так сразу уйти?

— Вообще-то нельзя. Но ты лучше скажи, почему ты здесь.

— Узнал, что ты в Вонсане, не мог сидеть и ждать, вот, прибежал.

Ынхэ пристально на него взглянула. Менджюн просто шутил.

— Когда мне передали твою записку, я как раз должна была выходить на сцену. Я пробежала ее глазами и сунула в туфлю. Пыталась разглядеть тебя в зале, но не увидела. А когда вернулась в гримерную, стала искать записку и не нашла. Запропастилась куда-то…

Менджюну было неловко, что он выводит балерину через задние двери театра. Она не игрушка для удовлетворения прихотей богатого мецената, она занимает достойное место среди работников искусств. А что, разве у деятеля искусств не должно быть личной жизни?

Он для нее никакой не патрон. Ее патрон — народ. Это не то закулисье сцены, что существует в буржуазном обществе. В этом обществе нет места подобным грязным делам. Это хорошо. Когда он подумал об этом, почувствовал облегчение. Перекусив в государственном ресторане, они пошли пешком к дому отдыха.

Когда поднялись на перевал, у подножия которого была лодочная станция, зимнее солнце уже село. Название дома отдыха «Сондовон» можно толковать двояко: «сосновый ветер» или «звук волны». Первое звучало лучше. А может это вообще ни то ни другое, а «звук волнующихся сосен»? Менджюну пришло в голову узнать мнение Ынхэ на этот счет:

— Ты как думаешь?

— Право, не знаю.

Она выглядела недовольной. Войдя в номер, Менджюн первым делом стал вглядываться в ее лицо. Нет, вроде все нормально. При ярком электрическом свете лицо ее казалось ясным. Она не торопясь сняла платок, перчатки, пальто. Аккуратно повесила на вешалку. Менджюн стоял неподвижно и смотрел. Он был удовлетворен. Это была гордость мужчины, приведшего в свою постель женщину, которой еще недавно аплодировало множество людей. Это было недостойное чувство, и ему вдруг захотелось сказать что-то значительное в противовес ему.

Ынхэ стояла у окна и смотрела в темноту. Ее тело звало его.

Менджюн тихо подошел сзади. Она продолжала смотреть на улицу и не двигалась. По оконному стеклу струями текла вода. Сзади ее шея была необыкновенно белой. Он положил руку ей на плечо.

В следующий раз они встретились только в середине марта, за кулисами сцены в Гостеатре. Она только что вернулась из гастрольной поездки и выглядела усталой. Он отвел ее в угол и спросил: