Плетеный Король. Легенда о Золотом Вороне - [39]

– А если сослаться на невменяемость? – осторожно спросил Август.

Она опустила чашку и устремила на него внимательный взгляд.

– Это-то тебе зачем?

– Так собирается поступить Джек. У него действительно психические проблемы, и он больше не может этого скрывать. Кроме того, если мы будем говорить одно и то же, есть вероятность, что нас отправят в одну и ту же психушку. Как бы ни был мал этот шанс, он того стоит.

Адвокатесса поджала губы и задумчиво побарабанила ногтями по столу.

– В каких отношениях ты состоишь с Джеком? Мне известно, что до этого случая вы жили под одной крышей.

– Мы не встречаемся, если вы об этом, – вздохнул Август. – Полагаю, мы просто друзья. Выросли вместе. Наши мамы тоже дружили… до того как мои родители развелись. В общем, мы всегда были вместе, вот и все.

– У меня тоже есть дети. Трое мальчишек… И они не намного младше тебя. – Она тряхнула головой и улыбнулась своим мыслям. – Я даже отчасти могу тебя понять, но… Позволишь задать вопрос? Почему ты это сделал? Ты никогда не стоял на учете в полиции, до этого семестра у тебя были безупречные оценки. Для такого парня, как ты, это крайне странно. Что все-таки случилось?

Август нахмурился.

– Мне пришлось.

Адвокатесса долго смотрела на него, потом накрыла его ладонь своей.

07/02/2003

Дело в суде решилось быстро. Близнецы сдали их с потрохами.

– Мы договаривались, что никто не должен пострадать, – оправдывался перед Августом Роджер. – Даже ты.

У Джека от первой до последней минуты тряслись руки.

Приговор: шестнадцать месяцев в психиатрической лечебнице каждому с запретом на общение. Разные психушки, стало быть.

Джек был в шоке, когда его выводили из зала. Настолько, что даже не потянулся к Августу, не позвал по имени.

Изнутри

Его одели в особую оранжевую форму и провели по коридору в палату. При виде здоровенных охранников, сопровождавших Августа, другие пациенты шарахались и в страхе бормотали себе под нос. Еще никогда в жизни ему не было так муторно, как сейчас. Ноги заплетались; он споткнулся. Один из охранников тут же сомкнул мощную клешню на его руке и рывком вернул в вертикальное положение. Когда Август наконец оказался в палате, санитар сказал ему что-то, чего он не расслышал из-за грохота собственного пульса. Потом дверь за ним с лязгом заперли и оставили его в темноте.

Сжав кулаки, Август стоял, как его поставили, посередине комнаты. Он взглянул на соседа по палате: тот забился в самый дальний угол и, видимо, желал бы убраться еще дальше, хоть сквозь стену. Август скрипнул зубами.

Он все провалил. Провалил все, что мог, всеми возможными способами. Джек по-прежнему безумен. Он – в полном одиночестве. В тюрьме, которую сам себе избрал. Смятение и тоска душили его изнутри, и внезапно он услышал собственный крик.

Сперва это была лишь капля, но с каждой минутой капли множились и, вспучиваясь, превращались в поток. Мерзкой черной жижей он поднимался вверх по венам от самых пяток, разрывал клетки, заполнял легкие, пропитывал кости и наконец хлынул из глаз, клейкий, точно смола. Вырвался изо рта утробным, яростным воем, от которого занемели зубы и встали дыбом волоски на затылке. Это был крик боли, беспримесной и такой раскаленной, что, ей-богу, она выжигала глаза.

А потом начался кошмар наяву: вой Августа подхватили другие обитатели больницы. Как боевой клич. Его крик звучал главной партией в симфонии воплей тоски и страха, хлопанья дверей и плача. Летел птицей фениксом, что сгорает и рассыпается пеплом, прежде чем озарить огнем комнату в самом конце коридора, где в плену своих призраков живет творец видений. Лишенный опоры, потерянный и незаметный во мраке.

Ко всему, даже самому страшному

Он привык.

Время в больнице летело и ползло одновременно – словно на каких-то нелепых, тягостных летних каникулах. Когда каждый день растягивался на десять тысяч лет, но – р-раз! – и трех месяцев как не бывало. Все, что от него требовалось, – по утрам вставать с кровати и следовать унылому распорядку. Примерно через две недели его сосед перестал вздрагивать каждый раз, как он заходил в палату.

Находиться здесь не составляло труда. С другой стороны, конечно, не было и ничего, что отвлекало бы его от мыслей обо всем случившемся. Если он думал об этом слишком долго, то начинал задыхаться, но не думать он не мог, потому что впервые за десять лет не имел возможности в любой момент тем или иным образом связаться с Джеком. Это вызывало у него… неописуемый ужас. Как будто ему отрубили руку или выкололи глаз.

Однако он привык и к этому, как ко всему прочему. Выбора у него не было.

Больница

Что действительно убивало в больнице, так это скука. Читать библиотечные книги, писáть и спать – вот и все занятия. Друзей в этом заведении Август заводить не собирался. Он и без того успел пообщаться с сумасшедшими – на всю жизнь хватит. И хотя одиночество утомляло, ему, во всяком случае, не приходилось активно поддерживать соседа по комнате, когда тот нес возбужденный бред или разъяренно выл.

В придачу кормили здесь дерьмово. Вся еда была водянистой, пересоленной или, наоборот, пресной либо непонятной консистенции. Август не сомневался, что каждое больничное блюдо приправляют легким успокоительным, и в первые три недели из подозрительности отказывался от пищи, но добился лишь того, что ему назначили дополнительные сеансы индивидуальной психотерапии.