Плещут холодные волны - [31]

Говорили они долго и много. В конце концов Виктор все-таки частично признал свою вину. Лида не скрывала слез и часто принимала успокаивающее лекарство. Виктор клал валидол под язык — сердце в последнее время стало пошаливать.

От Лиды Виктор узнал, что сестры Валя и Тося жили в Междуреченске, это километров тридцать от Октябрьска. Валя умерла лет десять назад, Тося на пенсии, живет там же вдвоем с мужем, одна ее дочь — в Подмосковье, другая — в Перми.

Разошлись далеко за полночь. Виктору Лида приготовила постель в гостиной на диване.

Утром поднялись, когда солнце было уже высоко. Лида позвонила Тосе по телефону и попросила срочно приехать, но о Викторе ничего не сказала: пусть будет сюрприз. Тося брата не узнала. Да и как узнать, если расстались они почти шестьдесят лет назад, когда Тося была еще ребенком. Но, когда выяснилось, что перед ней родной брат, радости сестры не было предела. И опять были воспоминания, рассказы, слезы и объяснения.

Но, видно, не бывает радость бесконечной. На рассвете Лиде стало плохо. Вызвали "скорую помощь". Приговор судьбы — инсульт. Лиду доставили в больницу, но... было уже поздно. Виктор был ошеломлен внезапной смертью человека, на встречу с которым шел всю свою жизнь... Начались приступы стенокардии. Валидол и нитроглицерин помогали плохо. Он попросил Тосю выслать в Москву Анатолию телеграмму с просьбой срочно приехать.

Анатолий прилетел утром следующего дня. Организацию похорон взял на себя. На кладбище Виктору стало совсем плохо, он упал. "Скорая помощь" доставила его в отделение реанимации ближайшей больницы. Были приняты всевозможные меры, но медики спасти Виктора не смогли.

Анатолий сообщил о трагедии в Челябинск в учебное заведение, в котором работал Виктор. Как ни далеко был этот город, как ни тяжел был приезд, оттуда прилетела целая делегация преподавателей и учеников. Из Москвы прибыл на похороны профессор И. И. Егоров, его бывший ученик, ныне директор крупного научно-исследовательского института…

Похоронили Виктора рядом с могилкой Лиды и ограду поставили общую. Их не смогла соединить жизнь, зато на века соединила матушка сыра земля.

Кладбище это стоит почти на вершине округлой горы, окаймлено боярышником и молодыми березками. Внизу несет свои воды великая русская река Волга. Проходят по ней степенные танкеры, белоснежные теплоходы и шустрые трамваи на подводных крыльях. В перекличке их гудков и сирен над вечным покоем слышится гимн великой любви.

У КОСТРА

Над Волгой стояла летняя, прохладная, звездная ночь. Легкий низовой ветерок приносил с реки влагу и запах рыбы. На песчаном берегу в зарослях краснотала потрескивал костер. В ведре закипала уха. Всполохи пламени выхватывали из темноты то кустарник, то плещущиеся волны у берегового среза, то людей, расположившихся на выброшенном когда-то топляке.

— Детство на мою долю выпало тяжелое, — вздохнув, произнес сидевший ближе к огню пожилой коренастый блондин Петр Меркушов.

— Тридцатые годы в Поволжье для всех были нелегкими, — отозвался его собеседник.

— Верно. Но мы с сестрой без отца росли. Неграмотная наша мать, как ни билась, не могла нас прокормить. По миру ходили. До сих пор стыдно. Два раза мать бросала нас. Помню, как-то раз привезла в Сызрань, оставила около вокзала, сказав: "Сейчас приду". Сидим, а ее нет и нет. Подошел милиционер, стал спрашивать: "Кто такие, откуда, где родители?" Я молчал, а сестренка старшая, ей лет семь тогда было, сказала, что мы из Переволок. Ну нас и вернули матери.

Второй раз отвезла она нас подальше, в Самару. Мне тогда шел уже восьмой год. Хорошо помню — было это в тридцать третьем голодном году. Привела нас на базар и отлучилась. Ждали, ждали мы ее, да так и не дождались. Забрали нас в милицию и отправили в Кузнецкий детдом. Так вот и рос. Учился в ремесленном. Началась война. Окончил училище и добровольцем пошел на фронт. Воевал почти всю войну. Дважды был ранен.

Он замолчал. Вздохнул. Закурил.

— А мать так и не видел больше? — спросил сосед, подбрасывая хворост в костер.

— Видел, как же. С фронта и отправился к ней. Да встреча получилась не очень торжественная.

Он помолчал, видно, припоминая детали ее, и продолжил:

— Еду я на попутном грузовике. Со мной в кузове — пожилой мужчина. Всю дорогу молчали, под конец разговорились.

— Куда едешь, сержант?

— В Переволоки, — отвечаю.

— К кому?

— К Марфе Максимовне Меркушовой.

— А ты кто ей?

— Сын.

Он внимательно посмотрел на меня, улыбнулся:

— Неужели Петька?!

— Он самый.

Оказалось, это дядя Коля, наш дальний родственник. Когда приехали, пошли к нему домой. Он говорит: "До вечера не ходи к матери. Узнает она тебя или нет?" Завечерело. Пошел. Стучусь.

— Мамаша, переночевать не пустите?

— Изба наша маленькая, вон напротив просторный дом, иди туда.

— Да мне много места не надо, я вот здесь у порога устроюсь.

— Нет, нет.

И в голосе ее послышалось раздражение. Думаю: признаваться надо.

— Мама, не узнаешь меня что ли?!

— Какая я тебе мама?

— Я сын твой, Петька.

Она вздрогнула, внимательно посмотрела на меня.

— А ну разуйся, покажи левую ногу.

Я снял сапог, размотал портянку. Взгляд ее остановился на мизинце, который от рождения был у меня, как большой палец. Она побледнела, пошатнулась, я едва успел подхватить ее на руки, едва привел в чувство. Вот так повстречались мы через тринадцать лет.