Пленные генералы Российской императорской армии 1914-1917 гг. - [17]
Малодушие генерала Бобыря особенно ярко проявилось при сдаче в плен. Поздно вечером 6 августа комендант выслал парламентера к немцам. Затем на присланном за ним автомобиле Бобырь был доставлен в Зегрж в штаб генерала фон Безелера, командовавшего осадными войсками. Мотивируя тем, что крепость была взята штурмом, комендант отказался подписывать приказ о капитуляции сопротивлявшейся еще крепости. В ответ на это Безелер заявил, что в этом случае все захваченные на тот момент пленные (около 60 тысяч) будут расстреляны. Противоречившая всем законам войны угроза, которая, вероятнее всего, была блефом, окончательно сломила и без того слабую волю несчастного генерала Бобыря. Приказ о капитуляции был отдан, несмотря на то, что фактически уже находившийся в плену комендант не имел на это никакого права[141]. Беспрецедентный случай в истории Русской армии!
Важнейшее значение при исследовании обстоятельств падения Новогеоргиевской крепости должен иметь ответ на вопрос: на каком уровне принималось решение о необходимости ее обороны? Кто именно нес ответственность за ее судьбу? Защищать блокированную крепость было невозможно. Большинство исследователей (O. P. Айрапетов[142], К. И. Величко[143], A. A. Керсновский[144]) в решении бросить Новогеоргиевск на произвол судьбы склонны обвинять Главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта генерала М. В. Алексеева[145]. Однако знакомство с характером взаимоотношений Главнокомандующих и Ставки в первый период войны позволяет предположить, что окончательное утверждение рубежей для отступления и решение об эвакуации или обороне всех крупных географических пунктов (в том числе и крепостей) находилось полностью в ведении Верховного Главнокомандующего. Ставка приняла решение об оставлении Варшавы[146], именно Ставка, на совещании 22 июня 1915 г., запретила Алексееву эвакуировать Новогеоргиевск[147], и, наконец, не, кто иной, как Верховный Главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич, уже после падения Новогеоргиевска и Ковны, принял решение остальные крепости не оборонять[148]. Ситуацию, в которой оказался Алексеев на посту Главнокомандующего Северо-Западным фронтом, предельно ясно описывает в своем дневнике генерал Ф. Ф. Палицын: «Общее положение предлагает нам два простых вопроса: Россия или Польша… Обстановка на всем фронте такова, что именно эти вопросы требуют ответа; и кто, спрашивается, может и должен дать этот ответ? Главнокомандующий ответить на эти два вопроса не может. Они не в круге его ведения. Верховный Главнокомандующий и его Генеральный штаб стоят перед ними, и оттуда должны прийти ответ и повеление»[149].
Отечественная военная наука еще до начала мирового конфликта пришла к заключению, что оборона изолированных крепостей, как бы они ни были сильны, обречена на неудачу[150]. Можно быть уверенным в том, что генерал Алексеев был прекрасно знаком с основными выводами своих же учеников. Не питал он иллюзий и относительно того, что деблокировать Новогеоргиевск нашим войскам будет не под силу — нехватка вооружения летом 1915 г. принимала уже катастрофические масштабы. Знакомство с противником в течение первого года войны говорило в пользу того, что немцы не будут тратить на осаду крепости ни времени, ни большого числа войск. Соответственно, надеяться на то, что Новогеоргиевск оттянет на себя значительные силы неприятеля и позволит выиграть время, также не стоило. Все это Алексееву было очевидно. Не принимала в расчет рациональные доводы только Ставка, в лице Верховного Главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича и его помощников — генералов H. H. Янушкевича и Ю. Н. Данилова. Не случайно последний, по общему признанию являвшийся «мозгом» Ставки, в своей книге «Великий князь Николай Николаевич», написанной уже в эмиграции, старательно обходит вопрос о том, кто именно принял решение не эвакуировать Новогеоргиевск[151].
Летом 1915 г. стратегическое значение крепости было близко к нулю. Ярко выразилось понимание этого генералом Алексеевым в следующей его фразе: «Остался один Новогеоргиевск, лежащий от всего в стороне и ничего не прикрывающий и не останавливающий на себе внимание немцев: он ничему не грозит и их не беспокоит, а составляет в своем настоящем положении предмет моего беспокойства»[152].
Наиболее вероятно, что при решении вопроса об обороне Новогеоргиевска Ставка руководствовалась мотивами политического характера. С момента своего основания эта крепость олицетворяла собой русское присутствие в Польше. За несколько лет до войны, ликвидируя систему крепостей на западной границе империи, военный министр Сухомлинов «мотивировал капитуляцию в вопросе Новогеоргиевска политическими соображениями. Последние имели в виду как общественное мнение Франции, так и воинствующих русских националистов; русское знамя, под обеспечением солидных крепостных верков, продолжало развеваться на Висле, — следовательно, нет предательства ни французских, ни русских интересов в Польше…»[153] Наши французские союзники действительно весьма чувствительно относились к тому, что происходило в Привислинском крае: в 1915 г., после сдачи Новогеоргиевска и Ковны, французский посол вполне серьезно доносил своему правительству: «В пессимистически настроенных кругах Петрограда считаются с тем, что император и правительство, возможно, должны будут вскоре переехать в Москву. Теперь военные события последних дней ставят этот вопрос перед общественным мнением»
