Племенные войны - [13]

— Ну, что же — бывает. Постой, а это кто?

Антикайнен почувствовал грубый пинок по своему боку и открыл глаза. Кота и след простыл. На него смотрели жуткие в колеблющемся пламени свечи лица двух человек. Тот, что постарше, со свечкой в руках, отступил назад на несколько шагов. Молодой же, напротив, встал еще ближе, явно примеряясь, чтобы снова лягнуться.

Тойво перекатился через плечо, одновременно поднимаясь на ноги. Используя инерцию своего движения, добавляя к нему ускорение поворота на месте, он по широкой дуге выбросил вперед ногу и всадил ее прямо в ухо любителю попинаться. При этом Антикайнен не произнес ни одного слова, а столь неожиданно получивший по башке парень сказал «хек» и улетел на ближайшую детскую кроватку. Вновь подниматься на ноги он не торопился, притворившись крепко спящим.

— Ты это чего? — голосом кота спросил взрослый мужчина.

— За Пильщикова ответишь, — сказал ему Тойво.

Свеча в руках у ночного визитера задрожала, вероятно, он изрядно расстроился.

— Я не виноват, я только возил, мне Николая Дмитриевича всю жизнь было жалко.

— Здесь что делаете?

— За домом пришли посмотреть, хозяева так и не вернулись.

Лицо говорившего показалось Антикайнену смутно знакомым. По ночам, вообще-то, по чужим домам ходят только с определенной целью. Но не с такими лицами. Родственник? Тогда пришел бы днем. Опять же, знает, что хозяев нет. Мент? Так тех за версту видать, они до самой своей смерти в избранность верят, придурки. Кто же тогда?

Железнодорожник! Он был в конторке, когда Тойво интересовался о поезде, на котором вывезли семью Лотты. Стало быть — это мародер, точнее — это мародеры.

— Назови мне причину, по которой я тебя не должен убивать, — сказал Антикайнен, отобрав у волнующегося мужчины свечу. — Только, умоляю тебя: ни слова про больных родственников, малых детей и грех на душу.

Ночной грабитель затрясся, как осиновый лист, несколько раз сглотнул пересохшим ртом, потом спросил:

— А с этим что? — он кивнул на тело своего подельника, так и пребывающего до сих пор в стране вечной охоты.

— Ну? — грозно пророкотал Тойво, пропустив вопрос мимо ушей.

— Я литеру столыпинского вагона знаю, по ней можно определить, куда отвезли людей.

— Только не говори, что она у тебя на работе! — еще грознее заметил Антикайнен.

— Почему — на работе? — поспешно заговорил мужчина. — У меня в блокноте все записано, а блокнот всегда со мной. Вот, сейчас!

Он достал из кармана потрепанную записную книжку, вытащил также очки и химический карандаш. Приблизившись к свече и нацепив очки на нос, железнодорожник нашел нужную страницу и, послюнявив карандаш, обвел какую-то цифирь с буквами.

— Вот! — сказал он и показал Тойво.

Тот выдрал страницу, сложил вчетверо и убрал в свой бумажник.

— Обещал не убивать! — напомнил мужчина.

— С тобой Пильщиков с того света разберется, — проговорил Антикайнен, намереваясь уходить прочь из этого некогда живого дома. — Да, вот еще! Котов местных тронешь — я приду, тогда уже от меня не откупишься.

— Не трону! — с видимым облегчением поспешил заверить железнодорожник, не в силах сдерживаться, добавив. — Люди добрые, что же это творится-то?

— Добрые, говоришь? — усмехнулся Тойво. — Революция, ты научила нас видеть несправедливость добра (слова Юрия Шевчука).

4. В Советской России

Поле того, как между Финляндией и Россией были установлены границы, особенно рьяно охраняемые в пределах Карельского перешейка, перебраться через них сделалось сложнее, чем в прежние годы. Во всяком случае, руководствуясь только желанием, их было не пересечь.

И дело было не только в усилении рубежей с территории большевиков, но, в большей степени, в изменениях, принятых финской стороной.

Преодолев Революцию, завершив гражданскую войну, каждый чиновник из вновь сформированного государственного аппарата необратимо мутировал. Мутировал — не значит: вместо лица у него или нее образовалась свиная или обезьянья морда, вместо ног — копыта вылезли, либо хвост в положенном месте закурчавился. Мутировал — значит, превратился в монстра, душевного монстра. Словно их, чиновников, специально облучали специально сконструированным для этого «монстроделом».

Тойво не знал, как дело обстояло с прочими государственными образованиями: обучением, здравоохранением и прочим, прочим. Его коснулась служба миграции. Точнее, он коснулся службы миграции, а, коснувшись, обжегся.

Добравшись до Хельсинки, Антикайнен первым делом пошел в Министерство, так сказать, Иностранных Дел. Все хорошо, его приняли везде, куда бы он ни обратился, везде ему улыбнулись, везде его послали. Особенно здорово это получалось у министерских женщин, которые сели за столы и уткнулись в бумаги. Мужчины тоже были невменяемы, но при этом как-то лукаво. Складывалось впечатление, что можно их чем-то заинтересовать, и, заинтересовав, обозначить свой интерес.

А интерес у Тойво был простой: отправить запрос на уровне министерства страны в министерство другой страны, чтобы несчастных жителей финского Выборга выпустили из тюрьмы, куда они оказались заключены в момент отхода оттуда красных. Дата задержания, список задержанных, номер вагона, которым они перевозились, прилагались.