Дорогу до Ленинграда Тойво не помнил. Пустота в нем никуда не делась, разве что она как-то сформировалась и обозначилась. Однако разве такое возможно? Вся беда в том, что пустота — это ничто. Нет, конечно, ее не обозначить и не сформировать. Пожалуй, лишь в одном случае пустота становится чуть ли не осязаема, если за ней стоит смерть. Да и то — кто знает что за смертью?
Она, эта смерть, сильнее любой физической и моральной составляющей любого живого существа. Она, эта смерть, поглощает всякую пустоту и любую насыщенность. Она, эта смерть, сильнее любой жизни.
Только душа сильнее смерти.
А душа Тойво требовала: укради, но выпей. Впрочем, конечно, она требовала совсем другого.
Отпущенный парнями из КГБ возле своей гостиницы на все четыре стороны, Антикайнен решил следовать данному ему совету и искривил эти четыре стороны в одно направление: объяснение с руководителем их туристической группы, чемодан, аэропорт и, наконец, Франкфурт, который, как известно, на Майне.
Сославшись на нездоровье, Тойво пошел собирать свой багаж, а в это время озабоченные сотрудники перебуковали ему билет на самолет из Ленинграда, пригрозив, что в Германии подобную процедуру ему придется совершать уже самостоятельно.
— Ладно, ладно, — согласился Антикайнен. — Перебукую. Им-то в авиакомпании без разницы, когда я лечу — сегодня или через неделю. Денежки-то за билеты уже проплачены.
На такси специально обученные парни отвезли его на самый утренний рейс из Пулково-2, дождались, когда он пройдет регистрацию и проводили взглядом оторвавшийся от земли в сторону Франкфурта самолет. Ухмыльнулись друг другу и доложили куда следует: «улетел канадец, скатертью ему дорога, нечего отбиваться от коллектива». Как там дальше будет разбираться с превратностями жизни этот Джон Хоуп — их уже не касается. Родина спасена еще от одного сомнительного элемента. Можно выпить водки и курить бамбук.
Приземлившись в Германии, Тойво не поспешил «перебуковывать» свой билет в Торонто на более ранний срок, а прямиком отправился к стойке регистрации авиакомпании «Финэйр».
— Привет, — сказал он дежурно заулыбавшейся ему девушке за стеклом. — Могу я от вас попасть в Финляндию?
— Вы можете попасть от нас куда пожелаете, — охотно объяснила ему та. — Куда желаете попасть?
Вопрос не был сложным, если заранее к нему подготовиться. Тойво готовился заранее, но звуки финской речи, от которой за столько лет в Канаде он как-то отвык, вызвали некоторое замешательство.
Попасть можно туда, куда целиться. А можно и промазать. Родина — вот что было в Финляндии. Молодость — вот что было в Финляндии. Однако Родина зачастую вынуждена отказывать во внимании своим детям, ибо все решения за нее, увы, делаются людьми, укрывающими и защищающими от всякого мнимого посягательства то, что и они считают родиной. Для них родина — это всего лишь работа. Любая работа всегда стремится к устранению сложностей — чтобы работалось легко и просто. Те же, кто, вдруг, через миллион лет решил вернуться к родным пенатам — это сложность. Пошли они все в пень!
Ну, а молодость — так ее не вернуть. Казалось, еще вчера стоял на Алексантеринкату, и впереди была вся жизнь. Можно и сегодня найти тоже место и встать в ту же позу, но впереди будут только слезы, которые налетевший ветер смахнет на мостовую. Жаль, что жизнь так скоротечна, жаль, что в жизни столько потерь.
— Желаю попасть в Хельсингфорс, — наконец, сказал Тойво.
На кой черт ему сдалась проклятая Канада, где на каждого человека приходится по пол-полицейского? И эта половинка упорно произрастает в полнейшую сволочь, а люди, которые не полицейские, эту сволочь уважают и смиренно ждут от нее любой кары. Только прожив в Канаде четверть века, можно сказать, как же там хреново-то жить!
Разве где-то лучше?
В детстве лучше.
Девушка растерялась: в перечне маршрутов их авиакомпании такой город не упоминался.
— А это где? — спросила она. — Может, там поблизости какой-нибудь аэропорт имеется?
— Имеется, — согласился Антикайнен. — Хельсинки. Аэропорт Вантаа.
Капли воды, срывающиеся откуда-то сверху, всегда звучат по-разному. Иногда это звуки «буль-буль» — если, положим, они прилетают в воду, порой — «шмяк-шмяк» — это в случае чего-то податливого на пути, но чаще всего, конечно, «кап-кап». Это значит, что бьются они о что-то твердое — дерево, либо камень.
Тойво слышал именно так. Кап-кап — рождались звуки в его голове. Иногда они раздавались часто, с периодичностью в полминуты, иногда — раз в несколько минут, а иногда — промежуток составлял час, или, даже, часы.
И больше ничего не было: только тьма, насыщаемая, или же — разбавляемая капелью. И мыслей никаких не было. И чувств никаких не было.
Антикайнен не слышал голоса других людей, он не понимал: дышит ли он, или нет. И видений никаких не было. Ни Пан, ни Пропал не объявлялись, чтобы поддержать, поиздеваться или просто промелькнуть мимо.
Вероятно, Тойво умер. Не полностью, но преобладающе.
Да вот только звук этот «кап-кап» не позволял соскользнуть в полнейшее небытие. Он удерживал красного финна на самом краю его личного мироздания, его личного космоса. Он был якорем, который препятствовал двинуться либо в одну, либо в другую сторону.
