Племенные войны - [15]

Значит, пора прекратить жевать сопли, пора заниматься делом. На государство, каким бы оно себя «святым», «демократическим» или «свободным» ни называло, рассчитывать не стоит. Пошло оно в пень вместе со своими стражами: мертвыми женщинами и такими же мертвыми мужчинами, гордо именующими себя «винтиками государственной машины». Почему они мертвые? Да потому, японский городовой, что коль умирает в человеке совесть, в нем отмирает душа. Там, где совесть, давно уже пустота, подпитываемая законами и уложениями, которые, как хочешь — так и трактуй. Все равно никто не обвинит, хоть суд, хоть пересуд. Система своих не сдает, оглоблю ей в дышло.

   I'm at war with the world,

   That's the way it must be.

   I'll fight while I can

   To put an end to this misery.

   I'm at war with the world

   I'll have to fight to be free.

   Yes I'm at war with the world

   Nobody's capturing me.[2]

Тропами контрабандистов Антикайнен пересек границу возле села Погранкондуши. Проделать это оказалось не так уж и сложно. В деревне Манссила на вопрос, «Как пройти в Видлицу?», ему просто посоветовали, к кому обратиться. Он обратился, отдал одну марку, его сопроводили вдоль озера, потом лесом — все, ты в Советской России.

Древнее село Видлица Тойво было не нужно, а нужно было пробраться берегом Ладоги мимо поселков Тулоксы, Ильинского, самого города Олонца к городу Лодейное Поле. Там была железная дорога, там можно было сесть на поезд и приехать в Питер.

В самом начале лета 1918 года Антикайнен добрался до северной столицы. Это был его второй визит, но и поверхностного взгляда оказалось достаточно, чтобы определить: «Чего-то хиреет городишко». Впрочем, на сам Петроград ему было глубоко наплевать, ему было не наплевать на местные тюрьмы.

Он не забыл предложение Куусинена посетить в случае надобности дом на Каменноостровском проспекте. Надобность такая, конечно, имела место быть: деньги у него кончались, двигаться от тюрьмы к тюрьме — так и сам в тюрьме окажешься.

Таким образом, руководствуясь подсказками прохожих, он и подошел к роскошному зданию, построенному по специальному проекту в 1910 — 1914 годах. Чем ближе он подходил, тем чаще можно было услышать финскую речь. Финская речь была насыщена ругательными словами, но, все же, ее было слушать приятнее, чем русскую речь, также насыщенную матерными словами. Все ругались, даже подростки и озабоченного вида девицы.

— Perkele sataana! — услышал Тойво смутно знакомый голос и обернулся к высокому статному мужчине, обозначившему свои эмоции устойчивым словосочетанием «чертов черт».

— Акку! — тут же вспомнил его имя Антикайнен. — Ты чего здесь делаешь?

Перед ним стоял один из его давешних спасителей в Турку, Акку Пааси, носивший кодовое имя Август Пю. Несмотря на молодость, или, быть может, по причине таковой, зарекомендовал себя умельцем радикальных действий: драться, стреляться, резаться. Он тоже прошел школу шюцкора в Коувале, учился на юриста, завязал с учебой на бакалавриате, истово ненавидел адвокатов, консультантов и прочих былых своих коллег по ремеслу. Причина этой ненависти была никому не известна, зато доподлинно известно, что Август Пю никогда не упускал шанса потрепать за шкирку юриста, случившегося в перекрестке цели акции, который непременно терял после этого дорогие часы, золотые запонки и всю наличность до пенни. Иной раз, конечно, терял и зубы, если слишком упорствовал.

— Это ты что здесь делаешь? — не замедлил сказать Акку и протянул для рукопожатия широкую, как лопату ладонь.

— Мне в тюрьму надо, — доверительно сказал ему Тойво, ответив на рукопожатие.

— Ну, брат, с этим торопиться не стоит, — засмеялся Пааси. — Пойдем наверх, представлю тебя товарищам. Тюрьма от тебя никуда не денется, тьфу-тьфу-тьфу.

Они поднялись на пятый этаж в обширные апартаменты с номером 116, Акку толкнул тяжелую высокую дверь и гостеприимным жестом предложил Тойво войти. Он вошел и сказал всем, кто был в просторном холле «ку-ку».

— Ку-ку, — радостно отозвалась Лииса Саволайнен, экс-секретарша Куусинена в бытность того редактором газеты.

— Ку-ку, — мрачно отозвался Эйно Рахья и строго, как прокурор на жареную курицу, посмотрел на него.

— Ку-ку, — хором сказали Теодор Кеттунен, главный кассир «красных финских боевиков», и Вяйно Йокинен, бывший эдускунтовец, рьяный коммунист.

Только Отто Кусинен ничего не сказал, потому что его здесь и не стояло — его вообще в Питере не было. Где он был — являлось большой государственной тайной, точнее — тайной от государства. От жены Отто, конечно, тайн не существовало, они с мужем сидели друг напротив друга и дули обжигающий чай из блюдец, закусывая бубликами и смотря через окно на пробуждающуюся от былой слякотной опустошенности Сенатскую площадь Хельсинки.

Лииса Саволайнен с характерными ее стилю ярко-красными губами оказалась облачена в такую же самую униформу, как и неживые финские чиновницы. Неужели и ее накрыло? Но Лииса широко улыбалась и озорно блестела чуть прищуренными веселыми глазами. Может, еще жива?

— Товарищи! — сказал Акку. — Это Тойво Антикайнен, тот самый герой Турку. Он с дороги, так что ему поесть, попить и пристанище подобрать на первое время.