Платон. Его гештальт - [13]

и даже такие гипотезы должны уступить место другим, если последние ведут нас еще выше на пути к благородной позиции.[74] Идея — это платоническая форма гипотезы; уставшему от частого повторения этой мудрости Федону приходится выслушать ее еще раз: «Но ведь я не говорю ничего нового, а лишь повторяю то, что говорил всегда — и ранее, и только что в нашей беседе. Я хочу показать тебе тот эйдос причины, который я исследовал, и вот я снова возвращаюсь к уже сто раз слышанному и с него начинаю, полагая в основу, что существует прекрасное само по себе, и благое, и великое, и все прочее».[75]Вниманием к такой трактовке идеи мы обязаны Марбургской школе, позиции которой в остальном в нашей книге оспариваются, и на возводимый против нее упрек, что приведенному месту из «Федона» не следовало бы-де придавать чрезмерное значение, ответим переводом основополагающего отрывка из конца шестой книги «Политип», где дан обзор всего строения идей:

— Так вот, считай, сказал я, что есть двое владык, как мы и говорили: один [agathon, благо] надо всеми родами и областями умопостигаемого, другой [Солнце], напротив, надо всем зримым, не хочу называть это небом, чтобы тебе не казалось, будто я как-то мудрю со словами. Усвоил ты эти два вида, зримый и умопостигаемый?

— Усвоил.

— Для сравнения возьми линию, разделенную на два неравных отрезка. Каждый такой отрезок, то есть область зримого и область умопостигаемого, раздели опять таким же путем, причем область зримого ты разделишь по признаку большей или меньшей отчетливости. Тогда один из получившихся там отрезков будет содержать зримые «отображения». Я называю так прежде всего тени, затем зеркальные отражения в воде и в плотных, гладких и глянцевитых предметах, одним словом, все подобное этому, если ты меня понимаешь.

— Ну, понимаю.

— В другой раздел, сходный с этим, ты поместишь предметы таких отображений: находящиеся вокруг нас живые существа, все виды растений, а также все то, что изготовляется.

— Так я это и размещу.

— И разве не согласишься ты, сказал я, что в отношении подлинности и неподлин-ности отображение отличается от отображаемого им предмета как то, что мы мним, отличается от того, что мы действительно знаем.

— Я с этим вполне согласен, отвечал он.

— Рассмотри в свою очередь и разделение области умопостигаемого, по какому признаку надо будет ее делить.

— По какому же?

— В одном разделе умопостигаемого душа будет вынуждена вести поиск на основании гипотез, пользуясь образами из получившихся у нас тогда отрезков и устремляясь при этом не к началу, а к заключению; в другом же разделе она, хотя и тоже исходит из той или иной гипотезы, но, не пользуясь примененными в первом случае образами, движется к не имеющему гипотезы началу и совершает свой путь сама и только при помощи идеи.[76]

Отдельные нелепые утверждения, будто речь здесь идет о различии между аналитическим и синтетическим методом, не заслуживают даже возражений. Из дальнейших рассуждений станет ясно, что здесь затрагивается отличие математических идей от идей человеческого этоса, идей вещественного мира — от идей мира духовного, и что при всем своем различии — и в этом состоит искомое подтверждение нашего тезиса — они все же имеют между собой одно общее: гипотезу.

— Я думаю, ты знаешь, что те, кто занимается геометрией, арифметикой и тому подобным, соразмерно тому или иному методу, гипотетически предполагают, будто им известно, что такое чет и нечет, фигуры, три вида углов и прочее в том же роде. Это они принимают за исходные положения и не считают нужным отдавать в них отчет ни себе, ни другим, словно это всякому и без того ясно. Исходя из этих положений, они разбирают уже все остальное и последовательно доводят до конца то, что было предметом их рассмотрения.

— Конечно, сказал он, это-то я очень хорошо знаю.

[— Для нашего изложения важно, что математические аксиомы понимаются как гипотезы.]

— Но ведь когда они вдобавок пользуются зримыми образами, чертежами, и на них строят свои выводы, их мысль обращена не на чертеж, а на те фигуры, подобием которых он служит. Выводы свои они делают только для четырехугольника самого по себе и его диагонали, а не для той диагонали, которую они начертили. То же и со всем остальным: действительными предметами своих чертежей и рисунков, к каковым относятся также тени и отражения на воде, они пользуются только как образами того, что можно видеть не иначе как мысленным взором.

— Ты прав, сказал он.

— Вот об этом виде умопостигаемого я тогда и говорил: душа в своем стремлении к нему бывает вынуждена пользоваться гипотезами и потому не восходит к его началу, так как она не в состоянии выйти за пределы предполагаемого в этих гипотезах и пользуется как образами лишь отображениями в низших вещах, особенно в тех, в которых она находит и почитает более отчетливое его выражение.

— Я замечаю, ответил он, ты говоришь о том, что изучают при помощи геометрии и родственных ей искусств.

Таким образом, математика и все естествознание в целом теряют связь с науками о духе, поскольку не могут продвинуться дальше своих гипотез, к более высоким познаниям; по своей ценности, истинности и надежности они настолько же отстают от гуманитарных наук, насколько зеркальные отражения в воде — от отраженных предметов. И хотя в науках о духе идеи тоже рождаются как гипотезы, но там они не ориентированы на вещи, не имеют образной природы и стремятся не к многократно множащемуся представлению в предметном, а к духовному центру. Их путь противоположен по своему направлению: