Пламя над тундрой - [95]

«Возможно, что Михаил и прав», — подумал Берзин.

На берегу поднялся невообразимый шум. Шхуна «Нанук» подошла так близко, что можно было на ее палубе рассмотреть лица людей. Свенсон стоял у борта, махал рукой, что-то весело кричал. В ответ с берега неслись радостные приветствия. Мандриков и Берзин были удивлены такой встречей американца.

Шхуна стала на якорь. От нее отделились две шлюпки. Когда шлюпки, на которых были только гребцы, подошли к берегу, боцман обратился к Биричу на ломаном русском языке:

— Мистер Свенсон приглашает господ быть его шхуна.

Бирич пропустил на шлюпку Громова, Суздалева, Толстихина и Струкова. Затем сели Бирич, его сын и Елена Дмитриевна. Шлюпка направилась к судну, Елена Дмитриевна помахала рукой и послала стоящим на берегу воздушный поцелуй. Мандриков понял, что этот жест предназначался ему. Во вторую шлюпку сел Маклярен и другие коммерсанты. Доставив пассажиров на шхуну, шлюпки вновь вернулись к берегу и взяли первых подбежавших к ним чукчей и русских. Было сделано несколько рейсов. Вскоре с судна стали свозить людей. Все они — и мужчины, и женщины, и дети — были пьяны, некоторые настолько, что лежали. Их переносили на берег и клали прямо на снег. Другие пытались сами выбраться из шлюпок и падали в воду под смех толпы. Выгрузив пьяных, шлюпки снова брали желающих побывать на американской шхуне. А таких оказалось бесчисленное множество. В этот день население Ново-Мариинска почти удвоилось — к тремстам его жителям прибавилось еще столько же кочевников.

Теперь Мандрикову было понятно, почему приход американской шхуны вызвал в Ново-Мариинске такое возбуждение. Михаил Сергеевич сказал Берзину:

— Не мешало бы посмотреть, что происходит на шхуне. Может, поедем?

Берзин согласно кивнул. В очередной шлюпке они перебрались на «Нанук». На ее палубе было шумно и многолюдно. Бродили пьяные люди, орали песни, затевали борьбу, лежали, беспомощно растянувшись на палубе. Американские матросы бесцеремонно их стаскивали в шлюпки и отвозили на берег.

На корме и баке люди толпились около бочек. Американские матросы черпали из них кружками спирт и подавали гостям. Темно-коричневая, видимо с какой-то одурманивающей примесью, жидкость перехватывала у людей дыхание. С неестественно расширенными глазами и багровыми от прилившей крови лицами люди долго не могли прийти в себя, а затем погружались в тяжелое, похожее на приступ нервного потрясения состояние.

Тут же стояли открытые ящики с дешевым табаком и галетами, которыми мог угощаться любой желающий.

— Какое издевательство над людьми! — возмутился Мандриков. — Это надо прекратить!

— Не забывай, что ты находишься на американском судне! — Берзин всегда хорошо владел собой, хотя и был потрясен увиденным. — Вернемся на берег!

Мандриков и Берзин проходили мимо двери, ведущей в матросский кубрик. Возле нее стоял Аренс Волтер. Прислонившись плечом к косяку, он скрестил на груди руки и хмуро смотрел на происходящее. Его глаза светились таким негодованием, что Мандриков обратил внимание. Он понял, что матрос не сочувствует тому, что здесь происходит. А может быть, презирает туземцев? Мандриков не удержался и сказал по-английски:

— Любуетесь, как унижается человеческое достоинство?

Волтер неторопливо осмотрел Мандрикова и сухо ответил:

— Этим любоваться нельзя. Это можно только ненавидеть.

— Так зачем вы это делаете? — негодующе спросил Мандриков.

— Я только кочегар, а не хозяин этой шхуны, — Волтер пожал крепкими плечами и требовательно спросил. — А почему вы, русские, такое терпите?

Мандриков не успел ответить. По палубе покатился клубок сцепившихся в пьяной драке людей. Волтер бросился их разнимать. Михаил Сергеевич хотел ему помочь, но Берзин увлек Мандрикова к шлюпке. Как только они высадились на берег, Берзин отчитал Мандрикова:

— Ты словно умышленно хочешь привлечь к себе внимание. Ты знаешь этого матроса? Может быть, он уже рассказывает своему хозяину о русском, который против угощения людей. А почему против, если правители уезда разрешили это? Кто такой этот русский? — Август покачал головой. — Какой ты неосторожный.

Берзин до того разволновался, что закашлялся. Мандриков хотел упрекнуть Августа в излишней осторожности, Но удержался. Они направились к Куркутскому. Короткий зимний день сменился быстро сгущавшимися сумерками. По берегу ходили пьяные, кто-то монотонно тянул малопонятную мелодию…

…В каюте Свенсона было тесно, но весело. Олаф щедро угощал своих гостей и хорошими винами, и свежими фруктами, и дорогими сигарами. Настроение у всех было приподнятое, Громов, которому Олаф не забывал наполнять рюмку, бубнил с пьяным пафосом:

— Я рад, очень рад вашему приходу, мистер Свенсон. Русские всегда рады добрым гостям, друзьям… А вы — друзья, настоящие друзья. Вы протянули нам дружескую руку, помогаете нам в тяжелый для России час. Спасибо… Мы не забудем, отблагодарим… Торгуйте.

Громова настороженно слушали русские коммерсанты и завидовали Свенсону. Они угодливо улыбались, стоило Олафу на кого-нибудь взглянуть. Только Бирич чувствовал себя спокойнее и увереннее остальных. Он избегал брать у Свенсона в кредит, и это давало ему самостоятельность. Сейчас Бирич мечтал о том, чтобы стать компаньоном Свенсона. Кажется, теперь это удастся. Бирич внимательно наблюдал за Олафом. Американец, усадивший рядом с собой Елену, хмелел не от вина, а от ее близости. Да и она, похоже, неравнодушна к Свенсону: блестят глаза, пылают щеки, а мелкие зубы так и сверкают в частой улыбке. Красивая женщина, мужчине трудно устоять против такого соблазна. У старого Бирича уже сложился план. Завтра же он отправит Трифона в далекую и долгую поездку по своим торговым складам, а Свенсон будет у него частым гостем. Бирич размечтался, но не пропускал того, что происходило и говорилось вокруг него.