Пламя над Тереком - [6]

— Эх, Юлтузка, стара ты стала… Разве это подъем? Прежде ты галопом летела в гору, а теперь…

Пучком жухлого сена он вытирал потную спину и бока лошади, приговаривая:

— Эх, Юлтузка, Юлтузка, постарели мы с тобой…

Он снял косматую папаху, старым носовым платком просушил крупные капли пота на гладко выбритой голове, поправил ершистые усы, приговаривая:

— Уф-ф, жара!

Наконец-то он вырвался из этой сумятицы окопных работ. До сих пор ныли руки от тяжелой кирки и лопаты. «И кто только придумал окружать Дзауджикау[3] широким и глубоким рвом? — чертыхался Габати. — Да не одним, несколькими! На кой черт здесь нужны эти доты и дзоты? Для чего, спрашивается, опоясывать Эльхотово такими же рвами и превращать Арджинараг[4] в крепость? Не может быть такого, чтобы фашисты дошли до Кавказа!..»

Солдат первой мировой войны, Габати уже сколько раз просился в армию, но его и слушать не хотели, говорили: «Твое дело — хлеб…» Обидно, конечно, но что поделаешь? Утешала мысль, что и он славно потрудился на строительстве укреплений…

Нет, далеко еще немцу до Терека. Сейчас можно потихоньку съездить в Моздок. Там остались дети племянника Инала. В последнем письме с фронта он просил Габати забрать сорванцов к себе. В лесистых горах будет безопаснее, чем в городе. Да и бабка Чаба за малышами присмотрит. Опять же племяннику на фронте будет спокойнее. Попутно захватит из Моздока бричку пшеницы, и, даст бог, проживут до победы…

Так думал Габати.

Одно волновало: почему фашистские стервятники уже долетают до кавказской земли? Вот и сейчас какой-то гудит…

Габати и головы не успел поднять, как кто-то крикнул: «Воздух!» — «Воздух…» Сам знаю, что самолеты летают по воздуху, а не по земле ползают…» В этот момент кто-то схватил его за ворот, бросил на землю и потащил в придорожную канаву: «Ложись!»

Раздался оглушительный взрыв. Упруго прокатилась горячая волна воздуха… И посыпалась земля… Габати лежал с закрытыми глазами, причитая про себя:

«О, Уастырджи! Что же это такое? Живой я или мертвый?»

— Эй, усач! Вставай! — услыхал он чей-то гортанный голос и мысленно перекрестился: «О, святой святых, не погуби меня — век тебе молиться буду!»

Стряхнув с себя комья, Габати оглянулся. После страшного пронизывающего гула и воя, когда казалось, будто рушится небо, наступила тишина.

«Чертовщина какая-то», — подумал Габати.

Невдалеке за пригорком стояло несколько грузовых машин, которых он раньше не видел, возле них суетились солдаты. Двое несли к автомобилю раненого или убитого — руки у него безжизненно свисали.

Смрадный дым щекотал ноздри.

— Эй, отец, давай сюда! Скоро отбой…

Из свежей воронки поднялась голова в морской фуражке. Лицо в пыли, только глаза блестят.

Оглядываясь, Габати на четвереньках пополз к воронке.

— Испугался?.. Не серчай, отец, что я столкнул тебя в канаву, — заговорил офицер. — На войне и убить могут…

— Что ж это, сынок? Неужто немец над нами летает?.. Батюшки, Юлтузка!

— Скажи спасибо, что сам цел остался.

Не слушая офицера, Габати побежал к перевернутой повозке и, не доходя, остановился и заплакал.

— Ах вы проклятые!..

Он снял папаху, как будто перед ним лежал погибший человек, а не конь. В глазах старика были испуг и удивление. Побелевшие губы что-то неслышно шептали.

Два заплатанных мешка — все, что осталось от его имущества. Телега тоже была разбита. К нему подошел все тот же чернявый офицер. Они помолчали немного.

— Вот остался без колес, — развел руками Габати. — А ты далеко едешь, сынок?

— Туда… на север, — неопределенно махнул рукой офицер. — Гостей встречать.

— Каких еще гостей? — не понял Габати.

— А тех, кто пришел незвано и будет бит нещадно.

— Как же это так? — закачал головой Габати и недружелюбно посмотрел на своего спасителя. — Не может быть! Ты что-то путаешь, мил человек.

— Печально, отец, но факт: немцы в Моздоке. Советую вернуться назад или… — Офицер не договорил и, как будто о чем-то вспомнив, сорвал с себя фуражку и помахал ею над головой. Из балок и кустарников раздались голоса: «Отбой! Отбой!»

— Погоди, значит, Красная Армия…

— Не время для разговоров, папаша. Лучше скажи, куда ты ехал?

— В Моздок и ехал. Куда же еще! Мальцов забрать хотел. Моего племянника Инала последыши, сам-то на фронте…

— Опоздал, отец. Пристраивайся-ка ты лучше к нашему обозу… Там нужны люди…

— Строили, строили оборону… Какой позор! — сплюнул Габати. — Или мужчины у нас перевелись? Воевать некому?..

— Вот и давай к нам в обозники…

— В обозники… — опять сплюнул Габати от злости. — Из рода моего никто не воевал в обозниках. Ты говори, да не заговаривайся…

К офицеру подбежал невысокого роста матрос и доложил:

— Товарищ капитан-лейтенант, убитых нет, есть легко раненные, их отправляют в госпиталь… Докладывает связной начальника колонны, краснофлотец Бутченко!

— Продолжать движение по обочине!

— Есть продолжать!

— Передать комротам: привал и обед — на южном скате Терского хребта, в Сухой балке.

— Есть передать! — откозырнул матрос и быстро побежал вперед.

Габати только сейчас понял, что рядом с ним командир, и, наверно, большой командир. Правда, молод еще, лет двадцать пять всего, зато высокий, подтянутый. И смотрит так серьезно… Усики отрастил, чтобы взрослее казаться. «Видно, нерусский?» Габати протянул твердую мозолистую руку и на всякий случай сказал: