Пламя над Тереком - [36]

— Держи ее! Держи! — кричал Теплов во весь голос, не обращая внимания на разрывы снарядов и мин. Он звал на помощь укрывшихся в окопах и траншеях товарищей, забыв, что им нельзя сейчас и головы поднять.

— Самого Теплова ловите. Ошалел пуще коняги! — приказывает комбат.

А маленький старшина все норовил перехватить лошадь прежде, чем она ступит ногой на минное поле.

— Пропадет Теплов! Нарвется на свои же мины, погибнет! — повторял комиссар.

Но вот перед лошадью разорвался снаряд, и она резко повернула назад. Теплов успел ухватиться за гриву, и теперь уже вдвоем они понеслись в сторону НП. Все облегченно вздохнули.

В этот момент на НП ввалился среднего роста старшина— без пояса и головного убора.

— Разрешите доложить… — с трудом дыша, произносит он.

— Никитин, живой? — радостно закричал Диордица. — Докладывай! — И сжал старшину в крепких объятиях.

Никитин прерывисто продолжал:

— Живого офицера… Все живы… Гоов, Иванов, Хуштов…

Больше всех этому событию обрадовался журналист. Еще бы! На его глазах разведчики Диордицы вернулись с «языком», да еще офицером. И это накануне штурма высоты 103, к которому готовился батальон. Не просто «притащили», как говорит Никитин, а привели с «почетом».

Пока комбат докладывал комбригу о возвращении разведки и добытом пленном, журналист записывал подробности. Никитин с особенной теплотой отзывался о кумыке Хизире Хуштове и кабардинце Гоове Абубе, почему-то называя последнего Володей.

— Кто же его первым взял? — спросил я у Никитина, передав ему пачку «Беломора».

Но ответа не услышал: перед наблюдательным пунктом разорвался тяжелый снаряд, а недалеко — второй. На нас посыпалась земля. Жертв, правда, не было, но пришлось срочно покинуть НП, его обнаружил противник. Никитина срочно вызвали в штаб бригады.

Комбат и комиссар пошли в первую траншею. Я пошел вместе с ними. Что заставило их туда идти? Вероятно, предчувствие опасности — немцы в любую минуту могли нас атаковать. А меня на передний край подгоняло особое чувство: я не хотел выглядеть перед Анной каким-то трусливым гастролером. К тому же малознакомый мне журналист с такой лихостью лез вперед, порываясь обязательно побывать в окопах бронебойщиков и стрелков. «Надо поглядеть, как бронебойщики чувствуют себя перед танковой атакой… Да и ребят — братьев Остапенко — повидать надо. Рассказывают, что перед отправкой на передовую они обменяли свои простыни на араку в Беслане… Не будь Диордицы, не миновать бы им тогда военного трибунала. А сейчас воюют не за страх, а за совесть и неплохо обходятся без простыней…»

Передний край… Необычна его жизнь, его пульс… До чего все это сложно! Едкий дым и пыль задерживают дыхание, тысячи тонких сверл впиваются в уши, не говоря уж о грохоте снарядов и оглушающих взрывах бомб. И диву даешься: как выдерживают человеческие нервы весь этот кошмар! Как не сходят люди с ума!..

…«Юнкерсы» отбомбились и скрылись где-то за полосой черного тумана. Над батареями, над головами минеров, бронебойщиков и стрелков появились «мессершмитты»— десятка два. Они пролетели низко над полем и горящими струями полили окопы. Со второго захода сбросили какие-то черные предметы. Небольшие контейнеры раскрываются в вышине, и над дымным полем в лучах солнца в разные стороны разлетаются черные шарики. В воздухе трещит, словно по железной крыше забарабанило градом. «Ничего! Выдюжим!» — пробасил рядом боец.

«Мессеры» не успели еще покинуть поле боя, вокруг еще рвались сброшенные ими в контейнерах маленькие бомбы, как заухала на все лады немецкая артиллерия, «залаяли» минометы. Черный туман над головой сгустился, стало труднее дышать.

— Скоро пойдут «ягуары»… Жаль, что пообедать не успели. Силенок больше было бы! — со вздохом говорит сосед, уткнувшись в землю. Словно обед в этот час имел решающее значение.

В ответ ощетинились Малгобекские горы, хребет засверкал вспышками, покрылся дымом.

— Наши открыли огонь! — обрадовался другой солдат. — Теперь заткнут фрицам глотки!

На самом деле артогонь противника в течение десяти— пятнадцати минут был подавлен нашими артиллеристами.

Воспользовавшись минутной тишиной, многие бойцы занялись своим делом: Теплов проверил, в порядке ли минное поле; его товарищи ставили поваленные взрывами колья, ограждающие запрещенные для прохода и проезда участки; засверкали и термосы — это ребята со взвода побежали по ходам сообщения за обедом…

— Мне — к Сидоренко, командиру бронебойщиков, — проговорил Прилипко и лежа протер пыльное лицо, приподняв каску, ладонью смахнул пот с высокого лба. — Надо поглядеть, чтобы не заснули хлопцы… А ты как решаешь, Булычев?

В ответ я кивнул — рот открыть было неприятно: все лицо и губы были покрыты слоем пыли и гари…

Бронебойщики находились впереди минеров. Мы пробрались к ним довольно быстро. Сидоренко действительно спал в землянке непробудным сном. Я попросил Прилипко не будить Александра. Мы присели рядом с ним. Бронебойные расчеты были на местах и молча глядели в сторону Терека, где притаились танки противника. Один из бойцов, словно оправдывая своего командира Сидоренко, сказал:

— Когда бог войны говорит — для нас рай! И похрапеть не грех!..