Пламя над Тереком - [165]

Твердохлебов, не снижая своей вины, но напирая на желание, которое им руководило, старался быть кратким, высказался без запинки.

Яков сказал трибуналу почти то же, но вздыхая. И повторил заключительные слова Ивана, поглядывая па него:

— Только очень прошу, не сажайте в тюрьму. Дайте повоевать.

— А чего это вы насчет тюрьмы просите? Во-первых, чего искали, то и нашли. А во-вторых, не обязательно это тюрьмой может кончиться. — Он взглянул поочередно па своих заседателей. — Это как трибунал решит. Прежде всего за ваши преступные действия полагается расстрел.

Иван и Яков не на шутку испугались. Их не устраивало сидение во время войны в тюрьме, не этого, действительно, добивались. Ну, а расстрел опять же лишил их возможности воевать, да и смерть была бы позорной.

— Ну ладно, — сказал строго майор, — у нас тут не ахти какие апартаменты: совещательной комнаты нет, так что пойдите покурите возле землянки. А мы посовещаемся малость. Часовой, выведите подсудимых.

Твердохлебов и Чивиков вышли со смешанным чувством. Страшна была их дальнейшая судьба, в которой, кажется, не видать было главного — войны. Черт его побери, никак не поймешь этого майора!

Не успели «дотянуть» свои цигарки, как моряк выглянул из двери и крикнул часовому:

— Введи заключенных!

Матросы вошли. Майор встал.

— Объявляется приговор, — сказал он. — Именем Союза Советских Социалистических Республик… — начал читать он.

В приговоре говорилось, что Твердохлебов, как зачинщик и организатор этого коллективного побега из части, приговаривается к семи годам, а Чивиков к пяти годам тюремного заключения. По случаю военного времени тюремное заключение заменяется штрафной ротой с последующим, по окончании войны, отбыванием разницы в годах в тюрьме.

— Спасибо, товарищ майор, — в один голос воскликнули осужденные.

— Это уж не меня благодарите, — сказал с чуть заметной улыбкой председатель, — а законы. Мы тут ни при чем, мы решаем по закону.

— Все равно, только спасибо, — сказал Твердохлебов, — что повоевать даете.

— Ни пуха вам, ни пера, братки, — сказал моряк, член трибунала. Потом подошел и крепко пожал осужденным руки. — Бейте фашистских гадов по-нашенски…

Твердохлебов и Чивиков с заседания трибунала были отправлены не в землянку своего предварительного заключения, а в другую, отстоящую отсюда не слишком далеко, где собирали осужденных для маршевой отправки под конвоем к месту переформировки и пополнения по-трепанной в минувших боях 255-й бригады морской пехоты Потапова.

По дороге в бригаду Твердохлебов, «стреляя» у одного из бойцов, сопровождавших штрафников, табачку, сострил:

— И чего обувку бьете, за нами ходите? Разве кто из нас убег бы, если бы вас не было? Мы же сами на смерть нарываемся, а нас только задерживают тут разными процедурами!

— Ходим потому, — огрызнулся часовой, — что вас надо табачком угощать. Не бегали бы от войны — свой курили бы. Хоть и трудно с доставкой, а курево регулярно выдают. А такие, как вы, сами себя обестабачили и нас разоряют, из-за вас и нам не хватает…

— Ты уж извини, браток…

— Ладно, чего там, закуривай…

Так, перекидываясь словами с охраной и друг с другом, Иван и Яков дошли до бригады, где сразу же были «включены в личный состав роты». Их даже не заинтересовал ее номер, не в номере дело!

А с утра началась та самая «мозгобоина», которую «ни в жисть не забудет» Твердохлебов.

«Мозгобоиной» солдаты сердито прозвали трудные и долгие военные занятия, должно быть, потому, что «процедура» эта была здесь лишь еще одной неожиданной задержкой на пути к «передку». Неожиданной потому, что все они уже давно и обстрелянные и пуганые, а «снаряд налетит — сообразишь, как ползти». Учиться этому, мол, излишне.

Однако «мозгобоина» была все-таки очень нужна, если и не в отношении военной учебы, то именно в самом главном — знакомстве людей между собою, которое вело к взаимному изучению характеров, к сродству душ, ведущему, в свою очередь, к боевой дружбе.

Друзья попали-таки в роту Филиппа Рубахо, который оказался на вид совсем не таким, как он рисовался в их воображении.

Старший лейтенант, командир роты, был мал ростом, к тому же хромал после ранения. Нога не сгибалась, и он крутился на ней, словно волчок на своей подставке, во все стороны и так быстро, что мгновенно «ловил» виновника, заговорившего в строю, даже на полуслове.

Филипп Рубахо возбуждал у Якова и Ивана смех, возможно из-за того, что внешне был полной противоположностью героическому образу, нарисованному в их мозгу.

В довершение сугубо партикулярной внешности Филипп Рубахо держался совсем просто, казался совсем не грозным, каким, как они думали, должен быть командир со славой сорвиголовы.

— Не спеши с выводами, — угрюмо сказал как-то Ивану один из бойцов, уже узнавший поглубже старшего лейтенанта. — Характерец у него — не ровен час, наколешься.

— Ну что, морячки? — спросил новичков Рубахо несколько сипловатым голосом и вроде бы по-панибратски. — По войне соскучились? Это удовольствие нам скоро представится. Вы подводники, видать? Говорят, у вас кто сдрейфит, того из торпедного аппарата к акулам пускают? У нас ни того, ни другого не водится. Но кто смерти спереди побоится, она сзади сама найдет. А кто не боится глядеть ей в глаза, от того она сама бежит, как сумасшедшая. Так что не дрейфить. И все будет в порядке, не пропадем, как тараканы.